<< к оглавлению

Часть 2

СУДЬБЫ ЖИВЫХ

Июль 1940 — апрель 1943 г.

Введение

Часть II «Судьбы живых» — это краткий вариант третьего тома 4-томного издания «Катынь. Сборник документов» ^[1]. Она отражает судьбу польских военнопленных — офицеров и полицейских, уцелевших в ходе проведения органами НКВД весной 1940 г. акции по физической ликвидации военнопленных, содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях и заключенных тюрем западных областей УССР и БССР. Включенные в эту часть материалы освещают и положение интернированных поляков, вывезенных летом 1940 г. из Литвы и Латвии, а также военнопленных из трудовых лагерей. Часть документов проливает свет на позицию сталинского руководства по отношению к бывшим военнопленным — военнослужащим польской армии на территории СССР, так называемой Армии Андерса.

Хронологические рамки тома охватывают период с июля 1940 г. до середины апреля 1943 г., от завершения расстрела военнопленных (офицеров и полицейских) и заключенных тюрем — до обнаружения немцами захоронений в Катынском лесу. Участь поляков на территории СССР в этот период была известна лишь по воспоминаниям и свидетельствам тех, кому удалось пережить весну 1940 г. Публикуемые документы позволяют взглянуть на их судьбу в иной перспективе, поместить ее в контекст политики советского государства и большевистской партии. В середине 1941 г. в этой политике происходят кардинальные перемены. После нападения третьего рейха на СССР во главу угла ставится цель полного разгрома гитлеровской Германии, и все, кто выражает готовность бороться с нацизмом, становятся потенциальными союзниками Советского Союза.

Бесследное исчезновение более 15 тыс. офицеров и полицейских вызвало огромное беспокойство и страх за их судьбу у близких. Родные обращались во все инстанции с просьбой сообщить о них хоть какие-нибудь сведения (см. №№ 85, 93, 100, 111, 143, 144). Вся корреспонденция, поступавшая в адрес расстрелянных, отправлялась в областные УНКВД, НКВД УССР и БССР для принятия мер против их родных, если таковые еще не были депортированы в Казахстан (см. № 110). Письма родных в адрес И.В. Сталина, М.И. Калинина, В.М. Молотова, С.К. Тимошенко и др. пересылались в УПВ, где, как правило, на них делались пометы: «1-й спецотдел». Это значило, что офицер или полицейский был расстрелян с оформлением через 1-й спецотдел НКВД СССР. Военнопленных из Козельска, Старобельска и Осташкова разыскивали и Красный Крест (см. №№ 114, 127, 134), и Германское посольство (см. № 108).

Старобельскому, Козельскому и Осташковскому лагерям было велено сдать свою документацию в 1-й спецотдел, ненужные материалы — уничтожить (см. №№ 99, 121). Сталину периодически предоставлялись справки, в которых указывалось, что 15 131 офицер и полицейский были переданы УНКВД Калининской, Харьковской и Смоленской областей с оформлением через 1-й спецотдел (см. №№ 157, 175, 204).

В Грязовецком лагере на 23 июля 1940 г. числились 394 военнопленных, включая 1 генерала, 8 полковников, 16 подполковников, 9 майоров, 18 капитанов, 342 других офицеров, полицейских и гражданских лиц.

По приказу В.Н. Меркулова в лагере было создано мощное особое отделение в составе 15 оперативников. Его работу курировал сам В.Н. Меркулова, 5-й отдел ГУГБ НКВД СССР ^[2] и начальник УПВ (с марта 1941 г. — Управления по делам о военнопленных и интернированных или УПВИ) П.К. Сопруненко (см. № 120).

Особое отделение Грязовецкого лагеря во главе с ГА. Эйльманом проверило военнопленных — уроженцев западных областей Украины и Белоруссии через УНКВД по месту их постоянного жительства, собрало информацию о каждом из своих подопечных через многочисленную агентуру в самом лагере. Оперативники установили имена наиболее антисоветски и националистически настроенных военнопленных и тех, кто скрывал свою прошлую деятельность. К началу сентября они выявили: начальника отделения международных сношений 2-го отдела польского Главштаба; бывшего помощника начальника управления при кабинете военного министра по насаждению военных осад; руководителя Львовской областной организации «Озон»; цензоров, помещиков, членов различных политических партий и организаций. Поручик А. Глезер подозревался в принадлежности к германской разведке. Среди полицейских офицеров был обнаружен начальник политического отделения тайной полиции. Четыре гражданских лица были «разоблачены» как скрывавшиеся офицеры (см. № 119). Тщательно прослеживались и настроения военнопленных. Обращалось внимание как на тех, кто проявлял готовность сотрудничать с советскими властями, так и на лиц, намеревавшихся бороться за независимость своей страны.

Начальник Грязовецкого лагеря старший лейтенант госбезопасности В.Я. Волков установил жесткий распорядок дня. Подъем в б утра, утренняя и вечерняя поверки, работа с 8 до 18 часов, отбой в 22 часа. Во время рабочего дня никто не имел права, за исключением высших офицеров, оставаться в своих корпусах.

Политическое отделение развернуло интенсивную идеологическую обработку контингента. В клубе организовывались доклады, лекции, беседы о международном положении, внутренней и внешней политике СССР, велась антирелигиозная пропаганда, показывались кинофильмы. Кружки по агротехнике, химии, физике, математике, иностранным языкам, хоровые и др. должны были отвлечь военнопленных от активной антисоветской деятельности (см. № 132). Однако добиться этой цели политическое отделение так и не смогло.

В августе 1940 г. произошел конфликт военнопленных с администрацией. Поляки объявили голодовку в знак протеста против водворения на гауптвахту врача 3. Годлевского, потребовавшего произвести анализ воды из сооруженного в лагере водоема (см. № 107).

В Грязовец попали люди самых разных взглядов, возрастов, социального положения, национальностей. Условно среди них можно выделить четыре группы. Самая многочисленная — патриотически настроенные поляки, полные решимости бороться за независимость своей страны, не шедшие на сотрудничество с лагерной администрацией. Ее признанным лидером стал генерал Е. Волковицкий. Вокруг него сплотились полковник Е. Гробицкий, майор Л. Домонь, ксендз Ф. Тычковский, комиссар полиции Я. Бобер, капитан морского флота Ю. Гинсберт и др. (см. № 124). Защищая права военнопленных, генерал неоднократно требовал разрешить им переписку с родными и близкими, экипировать их в соответствии с суровыми условиями вологодской зимы, выдать карманные деньги, оказать помощь семьям, проживавшим в СССР (см. №№ 118,122).

Чтобы добиться возобновления переписки, генерал и его окружение создали комитет по подготовке к массовой голодовке (см. № 117). Это побудило П.К. Сопруненко в начале сентября обратиться к начальству с просьбой поскорее решить болезненный вопрос. В результате в конце месяца разрешение на отправку и получение корреспонденции было получено (см. № 123).

В то же время оперативники сочли необходимым арестовать наиболее активных руководителей группы, включая Е. Волковицкого. Начальник УНКВД по Вологодской области П.П. Кондаков 29 сентября 1940 г. обратился с этим предложением к самому наркому внутренних дел СССР (см. № 124). Однако его инициатива не встретила поддержки. В.Н. Меркулов ответил Кондакову, что считает изъятие из лагеря названных им людей нецелесообразным.

Между тем группа Волковицкого продолжала свою просветительскую работу. Генерал и его сторонники добивались также разрешения на выезд из СССР, чтобы иметь возможность сражаться против фашизма. 10 апреля 1941 г. Е. Волковицкий обратился к В.М. Молотову с просьбой позволить им отбыть в Югославию и вступить в югославскую армию (см. № 145).

Второй достаточно сплоченной группой являлись военнопленные немецкого происхождения, большая часть которых симпатизировала нацистам. Так, Ю. Фишер, майор кавалерии, будучи в Старобельске, направил Гитлеру поздравительную телеграмму в связи с днем его рождения. Ветеринар капитан Г. Цын заявил: «Мы еще на эту землю придем под знаменем Гитлера как победители». Среди фольксдойче тем не менее были и те, кто с одинаковой враждебностью относился как к сталинскому, так и к гитлеровскому режиму, сохраняя верность стране, в которой они родились и выросли. Зубной врач А. Данек, в частности, сказал: «Германию и СССР можно сравнить с двумя ворами, которые договорились вместе кого-либо обобрать, поделить добычу, но готовы подраться, чтобы обобрать друг друга» ^[3].

Военнопленных, об освобождении которых хлопотали германские власти, по указанию Меркулова, стали срочно проверять — уточнять их национальность, выявлять компрометирующие их материалы и т.д. ^[4] Многие из этих лиц не были связаны ни с немцами, ни с нацизмом, но за них хлопотали влиятельные европейские круги. В ряде случаев НКВД шел навстречу таким ходатайствам.

Летом-осенью 1940 г. были составлены характеристики на Ю. Чапского, Б. Млинарского, О. Слизеня, И. Пайдовского, А. Рачинского и др. в связи с их возможной выдачей Германии. В характеристике особого отделения Грязовецкого лагеря на Ю. Чапского, например, констатировался его отказ от какого-либо сотрудничества с советскими властями (см. № 108). Талантливый польский художник и мыслитель считал, что СССР нанес его стране удар в спину в то время, когда Польша находилась в смертельной схватке с фашистской Германией ^[5].

В 1940—1941 гг. СССР передал Германии 562 военнопленных главным образом больных и инвалидов, жителей территории, отошедшей к Германии, а также лиц немецкой национальности. Среди последних были и три офицера — капитан Р. Бауэр, поручики А. Глезер и Г. Стегеман из Грязовецкого лагеря.

В третью группу входили военнопленные евреи, которые держались особняком, были более лояльно расположены к администрации, что вызывало раздражение у большинства поляков. В результате возникали конфликты, иногда переходившие в потасовку (см. № 112).

В последнюю группу входили те, кто соглашался сотрудничать с администрацией лагеря, советскими органами безопасности и командованием Красной Армии. Члены распущенной по инициативе И.В. Сталина в 1938 г. Компартии Польши Р. Имах и С. Щиперский при активном участии поручиков К. Дудзинского и Н. Чечота, подхорунжего Ф. Кукулинского, капитана К. Розен-Завадского и Т. Вихеркевича организовали в лагере «ленинскую комнату» или «красный уголок». Однако письма, которые стали поступать от родных и близких, сосланных в Казахстан, отрезвили некоторых военнопленных (см. 149). Подхорунжий Абрам Гольдберг, ранее весьма благожелательно настроенный к СССР, заявил, что невозможно симпатизировать стране, в которой не знаешь, на какую ты судьбу обречен.

Лишь те военнопленные, которые придерживались прокоммунистических убеждений, были завербованы оперативниками или намеревались сражаться вместе с Красной Армией в случае нападения Германии на СССР, продолжали активно сотрудничать с администрацией. О взглядах группы старших офицеров, стремившихся к взаимодействию с советскими властями, можно судить по записке подполковника польского Главштаба М. Моравского, направленной Л.П. Берии в мае 1941 г. (см. № 152). В ней шла речь об обеспечении победы социализма не только в Польше, но и во всей Восточной и Центральной Европе и о создании Союза социалистических республик Европы.

После разгрома Франции в Москву стала стекаться информация о подготовке Германии к войне против СССР ^[6]. Она свидетельствовала о том, что против СССР было сосредоточено к осени 1940 г. более одной трети сухопутных сил вермахта. 18 сентября 1940 г. нарком обороны С.К. Тимошенко и начальник Генштаба РККА К.А. Мерецков направили в ЦК ВКП(б) записку об основах развертывания вооруженных сил СССР на 1940 и 1941 гг.: «Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на Западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, а на Востоке — против Японии...» ^[7],- указывалось в ней.

В этой тревожной обстановке в сталинском руководстве родилась идея использовать антигитлеровские настроения польских военнопленных в своих целях. Со старшими офицерами стали проводиться беседы о том, что СССР и Польша имеют общие интересы и можно было бы начать создавать польскую армию на территории СССР. Эти идеи встретили понимание среди сторонников подполковника 3. Берлинга. 9 октября 1940 г. они были отправлены из Грязовца в мягком вагоне в Москву ^[8]. Здесь их разместили на Лубянке, где с ними встречались Берия и Меркулов. Во время одной из встреч Берлинг предложил включить в состав польской армии всех солдат и офицеров, независимо от их политических взглядов и, получив согласие на это наркома, заявил: «Ну и прекрасно, у нас прекрасные кадры для армии в лагерях в Старобельске и Козельске». Меркулов немедленно возразил: «Нет, эти нет. Мы сделали с ними большую ошибку» ^[9].

31 октября группу 3. Берлинга перевели на дачу № 20 в Малаховке или, как ее называли сами военнопленные, «виллу роскоши». Туда же в начале ноября доставили Р. Имаха, К. Дудзинского, Ф. Кукулинского, К. Розен-Завадского, С. Шиперского, Т. Вихеркевича.

2 ноября Берия направил Сталину записку, в которой докладывал о выполнении поручения «вождя» в отношении использования военнопленных поляков и чехов для создания национальных воинских частей (см. № 130). Нарком сообщал «хозяину», что органам госбезопасности удалось отобрать 24 польских офицера, включая трех генералов, которые крайне враждебно относились к Германии, считали неизбежным ее столкновение с СССР и были готовы принять участие в предстоявшей войне на стороне Советского Союза. При этом группа Берлинга считала себя свободной от каких-либо обязательств в отношении польского правительства в эмиграции, другие же заявляли, что смогут участвовать в войне на стороне СССР лишь в случае, если это будет санкционировано правительством В. Сикорского. Берия предлагал поручить именно группе Берлинга организацию польской дивизии, предоставив ей возможность отобрать кадровый состав в лагерях НКВД для военнопленных и интернированных. Излагался и конкретный план создания, вооружения и обучения польской дивизии.

Однако Сталин, видимо, счел этот план рискованным, опасаясь всего, что могло бы ускорить нападение Германии на СССР. К данной идее вернулись лишь в начале июня 1941 г., когда Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о создании дивизии, укомплектованной поляками (см. № 153). Тем не менее все это время группу Берлинга продолжали в Малаховке готовить к возможному будущему сотрудничеству с Красной Армией.

В Козельский, Юхновский и Старобельский лагеря вскоре после завершения расстрельной операции прибыл новый контингент. 6 июля 1940 г. Берия подписал приказ № 00806 «О переводе интернированных в Литве военнослужащих и полицейских бывшего Польского государства в лагеря НКВД СССР для военнопленных» и утвердил подробнейший план этой операции (см. № 104). Вывозить интернированных предстояло из четырех литовских лагерей, расположенных в Вилькомире, в 5-м форте у Каунаса, в пригороде Вильнюса — Кальварии и в Вилькавишках.

Отправка была осуществлена 9—10 июля. 2357 офицеров и полицейских были доставлены в Козельский лагерь, 2023 рядовых и унтер-офицеров — в Юхновский (см. № 106). Начальники этих лагерей получили приказ засекретить их месторасположение, маскируя в момент прибытия интернированных названия станций. Однако конспирация не удалась, и вскоре от нее отказались. Поляки, задержанные в 1939 г., имели статус военнопленных, лица, вывезенные из Прибалтики летом 1940 г. — интернированных.

Интернированные прибыли в Козельский лагерь 13 — 15 июля. После санобработки и прохождения карантина на территории «Скита» 18 июля их распределили по корпусам на основной территории бывшего монастыря «Оптина пустынь». Группу из 23 старших офицеров и крупных чиновников разместили в отдельном здании по 2—3 человека в комнате с койками и комплектами белья. Майоры, капитаны, поручики и подпоручики были поселены в бараках и церквах, оборудованных двухъярусными нарами. Полицейский состав содержался отдельно от офицеров и был вынужден довольствоваться помещениями с трехъярусными нарами.

Сразу же после размещения интернированных 2-е, учетно-регистрационное, отделение (УРО) приступило к регистрации контингента. Руководил ею прибывший из Москвы И.Б. Маклярский. 22 июля 1940 г. П.К. Сопруненко сообщил начальству, что в лагере содержатся 2353 человека. В их числе были: 1 генерал, 5 полковников, 17 подполковников, 43 майора, 150 капитанов, 618 поручиков, 266 хорунжих и подхорунжих, 7 ксендзов, 7 рядовых, 11 беженцев, 1104 полицейских, 70 жандармских чинов и 54 пограничника (см. № 106). Секретариат УНКВД по Смоленской области доложил В.Н. Меркулову, что за первые три дня пребывания в лагере интернированных были отобраны для вербовки 32 человека, завербовано — четверо.

В Юхновский лагерь первые 873 человека были доставлены 14 июля, следующие 1150 человек — 16 июля. Всего в Юхновском лагере оказались 2026 интернированных, в том числе 37 подхорунжих, 907 унтер-офицеров армии, 153 младших командиров пограничной стражи, 6 работников следственных тюрем, 636 солдат, 151 рядовой КОПа, 1 жандарм, 693 юнака, 42 беженца (см. № 106).

В политдонесении комиссара УПВ отмечалось, что настроение поляков в Юхновском лагере хорошее, политико-моральное состояние здоровое. Подчеркивалось, что отношение к политике партии и правительства «одобряющее», а сообщение о присоединении Литвы, Латвии и Эстонии интернированные будто бы встретили бурной, продолжительной овацией (см. № 115).

В тех же розовых красках рисовал С.В. Нехорошев и обстановку в Козельском лагере, отмечая, что на питание жалоб нет, поляки-де считают, что их здесь кормят лучше, чем в Литве, а общее настроение бодрое. Воспоминания же узников «второго Козельска» свидетельствуют о недостоверности этого политдонесения ^[10]. Самоубийства нескольких военнопленных также опровергают рапорты начальства лагерей и УПВ о «прекрасных» условиях, якобы созданных для контингента в Козельске и Павлищевом Бору (см. № 129, 139).

9 августа 1940 г. начальник 5-го отдела ГУГБ П.М. Фитин сообщил Берии, что в Латвии находятся 913 интернированных солдат и офицеров бывшей польской армии и предложил вывезти их в лагеря НКВД СССР. Нарком поддержал эту инициативу. Вскоре Б.З. Кобулов доложил своему шефу, что «вопрос о выселении поляков в Союз» согласован с латвийским правительством ^[11].

15 августа Берия подписал приказ № 001011 «О перевозке интернированных в Латвии военнослужащих и полицейских быв. Польского государства в лагеря НКВД СССР для военнопленных» и утвердил соответствующий «План» (см. № 109). Начальник оперативного отдела ГУКВ A.A. Рыбаков и И.Б. Маклярский, прибыв в Ригу 19 августа, обнаружили, что местная оперативная группа ничего не сделала для сбора интернированных, разбросанных по всей стране. По их распоряжению уездным начальникам было предложено вызвать на перерегистрацию, задержать и отправить в лагерь Ульброк, близ Риги, всех бывших военнослужащих польской армии (см. № 113). Всего из Латвии были доставлены 811 человек: 337 в Козельский и 474 в Юхновский лагеря.

После прибытия нового контингента политотделения стали проводить интенсивную «воспитательную работу». Они организовывали политинформации, беседы, доклады о внешней политике СССР, достижениях социализма, национальной политике, изучали с интернированными «Краткий курс истории ВКП(б)». Регулярно демонстрировались кинофильмы (см. №№ 115, 140). Однако пропагандистско-воспитательная работа и в этих двух лагерях имела весьма низкий коэффициент полезного действия.

Особые отделения приступили к насаждению агентуры, проведению допросов, выявлению членов «националистических» организаций и партий, работников «двуйки» и т.д. (см. № 119). Вскоре последовали и многочисленные отправки интернированных поляков, прежде всего работников разведывательных и контрразведывательных органов, в тюрьмы (см. №№ 126, 141). Многие из переданных областным УНКВД и НКВД УССР и БССР поляков значатся в списке Адама Мощинского как погибшие на территории СССР ^[12].

Выполняя поручение И.В. Сталина выяснить готовность бывших польских военнослужащих сражаться на стороне СССР в случае нападения на него гитлеровской Германии, Л.П. Берия 14 октября 1940 г. направил две бригады оперативных работников в Козельск и Павлищев Бор. Их возглавили ответственные работники 2-го отдела ГУГБ И.Г. Шевелев и Г.С. Жуков. 2 ноября Берия сообщил Сталину, что в результате изучения настроений интернированных было установлено, что подавляющее большинство из них, безусловно, может быть использовано для организации польской части (см. № 130).

Оперативные бригады осуществили и мероприятия, сходные с теми, которые проводились В.М. Зарубиным, М.Е. Ефимовым и Антоновым осенью 1939 г. в трех спецлагерях ^[13]. Они выявили и изолировали тех, кто выступал против сотрудничества с советской администрацией, вел «контрреволюционную» работу и преследовал цель создания «Польши от моря и до моря».

Особое внимание уделялось козельскому контингенту, то есть офицерам и полицейским. В Юхновском же лагере важнейшей задачей особистов стало «разоблачение» скрывавшихся офицеров и полицейских, которых незамедлительно препровождали в Козельский лагерь (см. № 136). В последнем были вскрыты три «контрреволюционные» группировки. По мнению бригады НКВД, наиболее опасной была «эндеко-монархическая организация», которая включала 50 интернированных. В ее цели якобы входило восстановление с помощью Англии Великой Польши, руководили ею полковники А. Шмидт и Р. Сафар. Контрреволюционной группировкой считали и легионеров-озоновцев, а также руководимых Ч. Куликовским религиозно настроенных интернированных (около 50 человек).

Чтобы обезглавить эти группы, были арестованы и препровождены в Бутырскую тюрьму в Москве 21 интернированный, включая генерала Вацлава Пшездецкого. От имени всех арестованных генерал выразил протест против их изоляции и потребовал перевести их в общий лагерь (см. № 164).

Интернированные привлекались к уголовной ответственности за деятельность в период Гражданской войны и в предвоенные годы в Польше. 14 декабря 1940 г. начальник Смоленского УНКВД Е.И. Куприянов сообщил П.К. Сопруненко о предании суду А. Витковского и X. Урбановича за активное участие в борьбе с коммунистическим движением в бывшей Польше. В январе 1941 г. группы интернированных поляков были отправлены в смоленскую тюрьму, в феврале — в минскую, свенцянскую, белостокскую, вилейскую; в марте — в барановическую тюрьмы ^[14]. Фамилии большинства из интернированных, отправленных в УНКВД, также фигурируют в списке А. Мощинского, то есть среди лиц, бесследно пропавших на территории СССР.

Но дело не ограничилось арестами и расправами с отдельными интернированными. С конца января УПВ и руководство НКВД СССР стали готовить глобальное решение в отношении участи всего контингента Козельского и Юхновского лагерей. На этот раз людей намеревались не расстреливать, но отправить в лагеря ГУЛАГа, который в скором времени должен был убить их непосильным трудом и голодом.

В январе 1941 г. П.К. Сопруненко составил предложения по трудовому использованию военнопленных и интернированных, в которых предусматривалась отправка людей из Козельского, Юхновского и Грязовецкого лагерей. При этом офицеры и полицейские из Козельского и Грязовецкого лагерей должны были трудиться в одном лагерном подразделении, рядовые и младшие командиры, а также гражданские лица — в другом, изолированно от офицеров и полицейских. Интернированные должны были работать в полной изоляции от заключенных, из чего следует, что поляков намеревались использовать на работах в одном из лагерей ГУЛАГа, подобно тому, как это делалось в Севжелдорлаге. До отправки военнопленных и интернированных предлагалось отобрать тех из них, кто представлял значительный оперативный интерес, и перевести их в тюрьмы (см. № 137).

Приблизительно в это же время П. К. Сопруненко подготовил справку для своего руководства о контингентах Козельского и Юхновского лагерей. В первом в это время находилось 2448 интернированных, из них 1521 человек — бывшие служащие карательных органов, 863 человека — офицеры армии, флота и КОП, 64 человека — гражданские лица. 2417 интернированных являлись поляками. В Юхновском лагере содержались 2752 интернированных, включая 1516 унтер-офицеров, 1001 рядового и 163 гражданских лица. Начальник УПВ подчеркнул, что в своем абсолютном большинстве поляки настроены антисоветски, офицеры же и полицейские к тому же активные контрреволюционеры, каратели, сторонники возрождения фашистской Польши (см. № 140).

27 марта 1941 г. П.К. Сопруненко в докладной записке Л.П. Берии вновь указал, что основная масса полицейских и жандармов, содержащихся в Козельском лагере, являются активными и непримиримыми врагами Советской власти и предложил оформить на них заключения для рассмотрения на Особом совещании (см. № 142). Однако нарком решил, не тратя время на ОСО, незамедлительно приступить к отправке полицейских, а заодно и интернированных других категорий Козельского и Юхновского лагерей, на строительство аэродрома в Мурманской области, близ поселка «Поной». 28 марта был решен вопрос о направлении в оба лагеря медиков для отбора годных к тяжелым работам интернированных.

Медицинское освидетельствование не проходили лишь 77 старших по чину офицеров, которых не намеревались использовать на строительстве в условиях Крайнего Севера. По состоянию здоровья получили отвод 134 солдата и 78 полицейских и офицеров. Годными к тяжелому физическому труду признали 1133 полицейских и офицеров, 2137 солдат. Остальные могли использоваться на работах средней тяжести (см. № 148).

8 апреля Берия подписал директиву № 00358 об отконвоировании с 15 мая по 4 июня интернированных на строительство аэродрома в Мурманской области. 16 мая его заместитель С.Н. Круглов издал приказ «Об организации временного лагеря НКВД для военнопленных на пункте «Поной» Мурманской области», начальником которого назначил Ф.И. Кадышева (см. № 150).

16 мая и 9 июня в Мурманскую область были отправлены около 4000 человек ^[15]. В лагере «Поной» они оказались в условиях, еще более тяжелых, чем в Севжелдорлаге, поскольку строительство только начиналось и жилье для военнопленных подготовлено не было.

Из-за недостатка прививочного материала (интернированным перед отправкой делали прививки от брюшного тифа и паратита), этапирование офицеров в Поной было отсрочено. В результате оно вообще не было осуществлено, поскольку вскоре началась война.

Юхновский лагерь в середине июня 1941 г. был полностью освобожден. 201 интернированный, признанный не годным для работы в условиях Севера, был переведен из Павлищева Бора в Козельск. В результате там были сосредоточены 1239 интернированных поляков.

В Старобельском лагере, который до сентября 1940 г. оставался резервным, в середине этого месяца появился новый контингент — перебежчики, которых советские пограничники задержали при переходе советско-германской границы. На них оформлялись следственные дела, передававшиеся на Особое совещание. После вынесения решения ОСО заключенных отправляли в лагеря ГУЛАГа (см. № 131).

На 7 января управление лагеря получило 3953 выписки из решений ОСО, 2683 человека были отконвоированы в лагеря ГУЛАГа. В Старобельском лагере в начале 1941 г. находились еще 3342 человека, ожидавших результатов рассмотрения их дел Особым совещанием, а также 1518 «срочно осужденных», включая 424 женщины. «Лагерь превратился в проходной двор», — жаловался А.Г. Бережков, имея в виду, что одни заключенные прибывают, других, по завершении всех формальностей отправляют в ИТЛ ^[16].

На ОСО возлагалось не только рассмотрение дел перебежчиков, но и принятие решений о ссылке семей заключенных и скрывавшихся лиц. 15 апреля 1941 г. нарком госбезопасности УССР П.Я. Мешик обратился к первому секретарю ЦК КП(б)У Н.С. Хрущеву с предложениями относительно ликвидации баз Организации украинских националистов (ОУН). Он предлагал поставить перед ЦК ВКП(б) и СНК СССР вопрос о распространении закона об изменниках родины на всех нелегалов, действующих в западных областях Украины, репрессировать их семьи, родных арестованных оуновцев выселить в отдаленные места СССР, как и семьи «кулаков» ^[17].

24 апреля 1941 г. Л.П. Берия утвердил «Инструкцию о порядке ссылки в отдаленные районы Союза ССР членов семей лиц, находившихся на нелегальном положении, и осужденных участников контрреволюционных организаций, украинских, белорусских и польских националистов» (см. № 147). В ссылку на срок от 5 до 8 лет следовало отправлять фактически всех членов семьи. В целом инструкция о порядке ссылки семей во многом повторяла аналогичный документ о депортации родных и близких расстреливаемых в апреле — мае 1940 г. офицеров и полицейских.

14 мая 1941 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило совместное постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР № 1299-526сс об аресте и направлении в ссылку на поселение сроком на 20 лет членов семей участников контрреволюционных украинских и польских националистических организаций с поручением обсудить вопрос о подобной операции в Западной Белоруссии ^[18].

17 мая 1941 г. заместитель наркома госбезопасности СССР H.A. Серов дал дополнительные указания, приказав провести операцию в течение светлого времени одного дня ^[19]. Предписывалось составить планы операции, обеспечить автотранспорт. При выселении священников и ксендзов предлагалось предупредить возможные эксцессы, поставив часовых у колоколен. Предусматривалась и возможность привлечения к операции войск НКВД. Подчеркивалось, что депортации подлежали и семьи «контингента, осужденного к ВМН по "справкам"».

Операция по выселению из западных областей УССР семей репрессированных и нелегалов была проведена 22 мая, в Белоруссии — в ночь с 19 на 20 июня 1941 г. Из Западной Украины были высланы 3070 семей (11329 человек) ^[20], из Белоруссии — 21—24 тысячи человек ^[21]. Всего же в мае-июне 1941 г. около 40 тысяч поляков, белорусов и украинцев из западных областей УССР и БССР в принудительном порядке покинули свой кров и отправились под конвоем в ссылку, где они находились под гласным надзором органов НКВД-НКГБ.

Незадолго до начала войны — 14 июня 1941 г. была проведена и операция по изъятию в прибалтийских республиках «антисоветского и социально-опасного элемента». 16 мая Л.П. Берия и В.Н. Меркулов внесли в Политбюро ЦК ВКП(б) проект соответствующего постановления. По данным Меркулова, к 17 июня в трех прибалтийских республиках было арестовано 14467 и выселено 25711 человек, в том числе бывших офицеров польской, литовской, латышской, эстонской и белой армий — 643 человека, бывших полицейских и жандармов — 1603 человека. ^[22]

Осташковский и Козельщанский лагеря вплоть до начала Великой Отечественной войны оставались в резерве УПВИ. После отправки в конце августа 1940 г. из Южского лагеря 717 бойцов и командиров Красной Армии, побывавших в финском плену, в Ивановскую тюрьму на расстрел, 2300 человек — в Норильский лагерь ГУЛАГа, 1942 военнослужащих — в Воркутинский лагерь ^[23], он также стал резервным.

В Оранском лагере какое-то время содержали 756 интернированных чехов, которых затем перевели в Суздальский лагерь. Характерно, что в то время как польских офицеров расстреливали, советское руководство готовило отправку крупной партии чехов через одесский порт в Турцию. Затем планировался их выезд в Палестину и участие в боевых действиях в составе английских вооруженных сил. В результате проведения нескольких отправок чехов за рубеж на 30 июня 1941 г. в Суздальском лагере оставались лишь 112 интернированных чехов.

Военнопленные рядового и унтер-офицерского состава польской армии продолжали трудиться в Ровенском (14621 чел.) и Северном железнодорожном (8000 чел.) лагерях.

16 апреля 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило предложения Берии о строительстве автострады Львов — Перемышль как продолжение строительства дороги Новоград-Волынский — Львов ^[24]. В результате на строительстве трассы Проскуров — Тарнополь — Львов — Яворов — госграница были созданы два новых лагерных отделения вблизи границы.

В первых числах ноября 1940 г. по завершении строительства западно-украинской дороги военнопленных отконвоировали в Львовскую область. Ровенский лагерь вскоре получил новое название — Львовский. 7 декабря 1940 г. В.В. Чернышов ввел в действие положение о Львовском строительном лагере НКВД для военнопленных (см. № 133). Непосредственно делами лагеря, как и раньше, занимался капитан госбезопасности А.Ю. Даганский

Начальник Строительства НКВД СССР № 1, И.И. Федюков, заинтересованный в максимальном повышении производительности труда, шел на некоторое послабление режима и расконвоирование части контингента. Многие военнопленные — белорусы и украинцы были зачислены в военизированную охрану и получили оружие, некоторым из них позволяли жить на частных квартирах ^[25].

Непрекращающиеся побеги из лагеря побудили руководство НКВД СССР и УПВ принять срочные меры. 17 сентября П.К. Сопруненко доложил В.В. Чернышову, что с сентября 1939 г. по 25 августа 1940 г. из лагеря бежали 1408 военнопленных, из них 335 — в 1940 г., задержать же удалось лишь 129 человек. Начальник УПВ предложил запретить расконвоирование пленных — жителей центральных польских воеводств и тех, кто работал на участках вблизи границы, а также направить в Ровенский лагерь бригаду УПВ. Зам. наркома поддержал его инициативу.

По распоряжению Москвы интенсифицировало свою работу и особое отделение лагеря, поставившее на особый учет 546 человек, выявившее 155 членов буржуазных партий и националистических организаций, 39 «кулаков», 46 торговцев. Через свою агентуру ОО следило за настроениями военнопленных, предлагая арестовывать тех, кто позволял себе нелестные отзывы в адрес советских руководителей, выражал надежду на восстановление независимости Польши.

В одном из отчетов работников Ровенского лагеря указывалось: «Во время проезда ст. Львов (переброска военнопленных поездом на 8 СУ) военнопленный, по национальности поляк, Гоняк, увидев портреты руководителей Партии и Правительства в присутствии всех военнопленных в вагоне заявил: «Скоро придет время, когда их поставим к стенке и расстреляем». Гоняк будет арестован, в настоящее время оформляются документы».

Судили и тех пленных, которые совершали побеги и были задержаны ^[26]. И.Б. Маклярский, возглавлявший бригаду УПВ, сообщил П.К. Сопруненко, что к 1 ноября бежало из лагеря уже 1614 человек, из них 468 в 1940 г.

В Львовском лагере были выявлены четыре офицера и 38 полицейских. Первое обращение Сопруненко к Меркулову с предложением перевести этих людей в Козельский лагерь осталось без ответа ^[27]. В марте 1941 г. начальник УПВИ все же добился перевода офицеров и полицейских из Львовского в Козельский лагерь.

В конце февраля 1941 г. П.К. Сопруненко обратился к зам. начальника 1-го спецотдела А.Я. Герцовскому с предложением дать распоряжение местным органам НКВД направлять впредь дела бежавших военнопленных на рассмотрение Особого совещания (см. № 138). 19 марта начальник УПВИ предложил И.И. Федюкову привлекать к суду и направлять в исправительно-трудовые лагеря военнопленных, дезорганизующих производство. В то же время по инициативе Федюкова были освобождены 125 военнопленных — ударников труда, а также более 80 инвалидов — жителей западных областей УССР и БССР ^[28].

В значительно более суровых условиях оказались те военнопленные, которые в июне 1940 г. были доставлены в Северный железнодорожный лагерь.

Положение польских военнопленных в СЖДЛ определялось распоряжением зам. наркома внутренних дел В.В. Чернышова от 11 июля 1940 г. (см. № 105). Заместителем начальника лагеря, отвечавшим за военнопленных, стал бывший заместитель П.Ф. Борисовца капитан госбезопасности A.A. Соколов. На практике он не мог повлиять на положение своих подопечных, которое фактически ничем не отличалось от условий жизни заключенных — советских граждан.

По прибытии поляков в Котлас у них отобрали личные вещи — котелки, фляги и т.д. Людей заталкивали в тесные, холодные помещения, зачастую оставляли под открытым небом. В Котласе, например, 1000 человек разместили в овощехранилище, где они могли лишь стоять, тесно прижавшись друг к другу. Начальник сводного отряда майор В.Г. Слоневский на совещании в НКВД СССР сетовал, что к приему военнопленных Севжелдорлаг подготовлен не был. Особенно он был недоволен тем, что территория лагерных пунктов не была огорожена колючей проволокой, а конвой не получил права применять «дисциплинарные меры». Заместитель начальника УПВ И.М. Полухин в ответ на это сказал: «А что такое Севжелдорлаг? Это тайга, тундра, где отсутствует всякое жилье. Дать удобное помещение для такого большого количества людей не могли. Хорошо, что дали хотя бы конюшни, а то вообще под открытым небом. В отношении режима — там нормально» ^[29].

Больше половины военнопленных разместили в землянках, остальных — в ветхих бараках, не приспособленных к суровой северной зиме. Людей не обеспечили бельем, верхней одеждой, обувью. Да еще уголовники раздели и разули тех, у кого было что отбирать; сопротивлявшихся зверски избивали. Валенок не было у 60% польских заключенных, самой распространенной обувью были чуни. Не соблюдались ни нормы питания, ни продолжительность рабочего дня. Хлеб зачастую не выдавался по нескольку дней, почти полностью отсутствовали жиры, мясо, овощи. Работали военнопленные по 10 и более часов на разработке каменных карьеров, строительстве насыпей, лесоповале ^[30]. Польские солдаты и унтер-офицеры не имели возможности просушить одежду; в бараках и землянках стоял страшный холод. На их просьбы об освобождении из лагеря следовал ответ: вопрос будет решен на общих основаниях с другими польскими военнослужащими. Некоторые пытались бежать, однако беглецов задерживали и по решению трибунала приговаривали к 3—8 годам заключения. Некоторые не выдерживали и кончали счеты с жизнью ^[31].

К началу 1941 г. более 80% военнопленных страдали от острой формы цинги и пеллагры, значительно возросла среди них смертность (см. № 135, 141). Из 8000 военнопленных, значившихся на 1 июня 1940 г. в Севжелдорлаге, к маю 1941 г. остались 7757. Большинство военнопленных обессилили к весне настолько, что были способны лишь к самым легким работам ^[32]. 22 апреля 1941 г. П.К. Сопруненко обратился к В.В. Чернышову с просьбой перевести военнопленных из Севжелдорлага в один из «стабильных лагерей» (см. № 146). Однако до начала войны меры не были приняты.

22 июня 1941 г., в день нападения гитлеровской Германии на СССР, Л.П. Берия утвердил план эвакуации польских военнопленных и интернированных. В соответствии с ним 909 офицеров должны были перевести из Козельского в Грязовецкий лагерь, из Львовского лагеря уроженцев присоединенных к СССР территорий — на строительство аэродромов в Восточной Украине, жителей центральных польских областей — в Карагандинскую область и на строительство Северо-Печорской железной дороги (см. № 155, 156). В тот же день от имени Берии были даны распоряжения начальнику Управления конвойных войск (УКВ) В.М. Шарапову о выделении конвоя, начальнику отдела железнодорожных перевозок НКВД СССР СИ. Зикееву — о предоставлении к 25 июня 60 вагонов для козельского контингента. Состав был подан 28 июня, и в этот же день конвой принял 1224 интернированных поляков для препровождения в Грязовец. Тем же поездом 29 июня были отправлены французы, англичане и бельгийцы (181 человек, размещенные в конце 1940 г. в «Скиту») и 21 поляк, переведенный из Путивльского лагеря. 2 июля все отправленные из Козельского лагеря прибыли в Грязовец.

Заключенные из прибалтийских республик, доставленные в середине июня в Павлищев Бор, были вывезены 29 июня — 5 июля в лагеря ГУЛАГа, расположенные в восточных районах СССР ^[33]. Таким образом, эвакуация польских, эстонских, литовских и латышских узников была осуществлена задолго до подхода немцев к Смоленску. Абсурдно было бы полагать, что, эвакуируя эти лагеря из Смоленской области, НКВД оставил бы поляков в мифических ОН-1, ОН-2 и ОН-3 ^[34], которые не упоминаются ни в одной из сводок УПВИ, ни в документах других органов НКВД СССР (см. № 157, 159).

10 июля в книге приказов по личному составу 252 полка (бывший 136 отдельный конвойный батальон, охранявший Козельский лагерь) сделана запись о командировании 43 бойцов во главе с младшим лейтенантом Сергеевым для сопровождения заключенных по маршруту Смоленск — Катынь (см. № 161). В преддверии захвата города немцами, очевидно, было решено расстрелять узников Смоленской тюрьмы — советских граждан. Судя по численности конвоя, заключенных должно было быть несколько сотен человек.

Характерно, что все возникавшие при эвакуации осложнения, все потери в ходе нее фиксировались во множестве документов и УПВИ, и конвойных войск (см. №№ 157, 158, 166). Известно, что после начала войны прервалась связь с Понойским лагерем на Кольском полуострове. Лишь в первых числах июля удалось узнать, что части 19-й конвойной дивизии, эвакуировавшие 4 тыс. польских интернированных, 13 тыс. заключенных тюрем и 63 тыс. зэков из лагерей, пешим порядком вывели их из опасной зоны. В сводке ГУКВ за 11 июля указывалось: «Прибывшие из Поной (Кольский полуостров) в г. Архангельск военнопленные поляки конвоируются: 2000 человек в Суздальский лагерь и остальные в Южский лагерь» ^[35]. В последний были доставлены и 7,7 тысяч военнопленных из Севжелдорлага. Им также пришлось преодолеть пешком огромные расстояния.

Наиболее драматично проходила эвакуация Львовского лагеря, для которого НКПС 22 июня распорядился выделить более 400 вагонов (см. № 156). Однако в результате стремительного наступления частей вермахта ряд расположенных вблизи границы лагерных пунктов был захвачен немцами. Никто при этом не распустил пленных, не предоставил им возможность разойтись по деревням и лесам.

Остальные более чем 13 тыс. человек 229 полк конвоировал в быстром темпе пешком на восток. В результате налетов вражеской авиации по данным Управления конвойных войск только за период с 22 июня по 3 июля погибли 66 военнопленных, получили ранения 16 человек. Конвоируемые поляки погибали не только от бомб люфтваффе, но и от пуль своих стражников. Так, при эвакуации лагерного пункта в Черлянах, где находились 1399 пленных, в ночь с 24 на 25 июня на лесной дороге колонна была атакована с двух сторон местными повстанческими группами. Бой продолжался в течение часа, в ходе которого 71 военнопленный бежал. Для их задержания была привлечена оперативная группа, которая схватила всех беглецов и направила во Львов. 25 июня в сводке УКВ констатировалось, что львовская «тюрьма № 1 ликвидирована».

Войдя во Львов, немцы обнаружили тюремный двор, усеянный телами расстрелянных, часть из которых была в польской военной форме. Геббельская пропагандистская служба использовала это обстоятельство, чтобы развернуть шумную кампанию о большевистских зверствах. ТАСС поспешил отвергнуть эти обвинения (см. № 189).

Лишь к 27 июля последние партии поляков достигли Старобельска. Всего туда были доставлены 12267 пленных. Исполнявший обязанности начальника Особого отделения Старобельского лагеря лейтенант госбезопасности Кравец докладывал, что потери при эвакуации Львовского лагеря составили 1968 человек. В справке расшифровывалось, из чего состояли эти потери (см. № 166). Однако УПВИ сочло эту цифру завышенной и зафиксировало потери Львовского лагеря на уровне 1834 человек.

На 31 июля 1941 г. в лагерях военнопленных и интернированных, по данным УПВИ, находились 25184 человека, из них 22977 военнослужащих, 1762 полицейских и тюремщиков и 445 гражданских лиц. Дальнейшая судьба польских военнопленных и интернированных была определена «Соглашением между Правительством СССР и Польским Правительством», подписанным в Лондоне 30 июля 1941 (см. № 165). В нем правительство СССР признало утратившими силу советско-германские договоры 1939 г. о территориальных изменениях в Польше. Восстанавливались дипломатические отношения между двумя странами; стороны брали обязательство оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в войне против гитлеровской Германии; правительство СССР давало добро на создание на территории СССР польской армии. К соглашению был приложен протокол об амнистии всем польским гражданам, содержащимся в заключение на советской территории в качестве военнопленных или на других основаниях.

12 августа Президиум Верховного Совета СССР издал Указ об амнистии, содержание которого было аналогично протоколу, приложенному к соглашению (см. № 168). В этот же день Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило совместное постановление Совмина СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке освобождения и направления польских граждан, амнистируемых согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР» (см. № 169).

По данным НКВД СССР, на 1 августа 1941 г. в лагерях, тюрьмах и ссылке находились: «1. Бывших военнопленных — 26160. 2. Осадников и лесников — 132463. 3. Осужденных и следственных — 46597. 4. Беженцев и семей репрессированных - 176000. Итого 381220» ^[36].

В тех областях, где имелись большие скопления поляков, стали открываться представительства польского посольства, организовываться склады одежды и продовольствия, поступавшие из Великобритании и США. На узловых станциях была создана польская информационная служба, которая направляла мужчин призывного возраста и добровольцев в места формирования воинских частей, предоставляла людям помощь. На основе опроса бывших узников была составлена картотека еще не освобожденных польских граждан в СССР.

По данным посла С. Кота, в СССР действовали 807 польских организаций с 2639 сотрудниками, которые оказали содействие более чем 300 тысячам поляков ^[37]. Органы НКВД пытались контролировать их деятельность. 23 августа 1941 г. Г.С. Жуков направил на места предписание: «Предлагаю по распоряжению тов. Меркулова подобрать представителей для связи с польским посольством по оказанию помощи полякам. Представителей подобрать за счет проверенной и не расшифрованной среди поляков агентуры» ^[38].

Одной из главных проблем советско-польских отношений стало формирование в СССР польской армии. 14 августа было подписано военное соглашение о создании в кратчайшие сроки на территории СССР польской армии. 6 августа В. Сикорский назначил ее командующим генерала Владислава Андерса, видного военного и государственного деятеля Польши ^[39]. Владислав Андерс (1892— 1970) происходил из семьи прибалтийских помещиков, перед 1-й мировой войной окончил пажеский корпус, в 1914—1917 гг. служил в царской армии, в 1917—1918 г. — офицер польского корпуса Ю. Донбур-Мушницкого. В предвоенные годы был близок к окружению маршала Э. Рыдз-Смиглы. В сентябре 1939 г. командовал Новогрудской бригадой. Был ранен, попал в госпиталь, был арестован и помещен в львовскую, затем московскую тюрьмы, где подвергался изнурительным допросам и пыткам. После начала советско-польских переговоров о военном соглашении был освобожден и принял в них участие.

Военное соглашение гарантировало значительную автономию польской армии, которая лишь в период совместных боевых действий должна была находиться в оперативном подчинении верховного командования Красной Армии. Соглашение не определяло количественный состав польских воинских частей, ограничившись формулировкой, что «их военная мощь и численность будут зависеть от наличия живой силы, боевого снаряжения и материального обеспечения». В организационном отношении польская армия рассматривалась как составная часть польских вооруженных сил, предназначенная для борьбы совместно с вооруженными силами СССР. На нужды формирующейся польской армии советская сторона выделила кредит в 300 млн. руб.

Реализация военного соглашения была возложена на созданную 17 августа 1941 г. смешанную советско-польскую комиссию по формированию польской армии на территории СССР. В ее состав вошли с советской стороны: уполномоченный Генштаба РККА начальник ГРУ генерал-майор А.П. Панфилов, его заместителем стал майор госбезопасности Г. С. Жуков; с польской стороны — начальник военной миссии в СССР генерал 3. Шишко-Богуш и В. Андерс. Комиссия постановила, что польская армия будет формироваться и на основе призыва на военную службу, и на добровольных началах.

В беседе поверенного в делах в СССР Ю.М. Ретингера с А.Я. Вышинским 28 августа 1941 г. польская сторона впервые выразила сомнение, что Указ об амнистии действительно был распространен на всех без исключения польских граждан ^[40]. Тем самым было положено начало обсуждению проблемы, которая впоследствии ставилась на всех уровнях, вплоть до обнаружения массовых захоронений поляков в Катынском лесу.

Материалы по формированию и дислокации польской армии незамедлительно направлялись Сталину и другим членам Политбюро ЦК ВКП(б). В решении вопросов, связанных с Армией Андерса, активное участие принимал и Государственный Комитет Обороны (ГКО) (см. №№ 173, 177).

В то же время выполнение указа об амнистии наталкивалось на серьезные трудности, поскольку осознанно тормозилось НКВД. 20 августа Л.П. Берия направил в лагеря военнопленных и интернированных директиву за № 00429, предусматривавшую сохранение прежнего режима для пленных и интернированных поляков ^[41]. В глубь СССР продолжали идти транспорты с арестованными и депортируемыми польскими гражданами ^[42].

Протестуя против задержки с освобождением и методов обращения с уже амнистированными людьми, генералы Е. Волковицкий и В. Пшездецкий сообщали 3. Шишко-Богушу, что военнопленные сталкиваются в лагере со «злонамеренным некультурным отношением и моральным террором» ^[43]. Начальник Грязовецкого лагеря Н.В. Ходас в ответ писал в УПВИ, что все его действия находили одобрение у начальника УНКВД Г.М. Галкина и секретаря Вологодского Обкома ВКП(б) Комарова ^[44].

14 июля 1941 г. ген. Е. Волковицкий обратился к Сталину и послу Великобритании в СССР Р. Стафорду Криппсу с просьбой освободить всех польских военнопленных и предоставить им возможность выехать в Англию, чтобы сражаться против общего врага (см. № 163).

Возросшая активность патриотически настроенных военнопленных и интернированных побудила руководство НКВД СССР направить в Грязовец-кий лагерь специальную бригаду во главе с сотрудниками 3-го управления УГБ по Вологодской области Лалиашвили и Линниковым. С санкции В.Н. Меркулова они арестовали 10 интернированных ^[45]. Особое отделение лагеря констатировало, что после заключения советско-польского военного соглашения антисоветские настроения у поляков несколько ослабели. «Однако те, кто был врагами, они и сейчас не изменились, только немного приутихли»,— писал в УПВИ Г.А. Эйльман ^[46].

По просьбе генерала В. Андерса, посетившего вместе с 3. Шишко-Богушем Грязовецкий лагерь, бывшие узники Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей стали вспоминать и записывать фамилии тех поляков, которые содержались там до апреля—мая 1940 г.

23 августа советско-польские призывные комиссии приступили к своей работе в Грязовце, Старобельске, Юже и Суздале и к 12 сентября призвали в польскую армию 24 828 военнопленных и интернированных. 273 человека, немцы по национальности, были отведены комиссиями; 252 лица отказались вступить в польскую армию; 234 поляка были признаны негодными к строевой службе по состоянию здоровья, трое не взяты в армию как осужденные судом (см. № 171). Многие из отказавшихся служить в польской армии намеревались принять советское гражданство.

2—6 сентября подавляющее большинство военнопленных были направлены на формирование польской армии в Бузулук, Тоцк и Татищево. Всего же были призваны 25 115 военнопленных и интернированных, в том числе 960 армейских офицеров. Туда же прибыли 16 647 поляков, освобожденных из тюрем, лагерей и спецпоселений. Еще 10 тыс. человек к началу октября находились в пути к пунктам формирования армии. Именно военнопленные и интернированные составили костяк сформированных к октябрю 1941 г. двух дивизий и запасного полка. Многие из них заняли высокие должности в штабе армии и дивизиях.

После пребывания в тюрьмах, лагерях, спецпоселках, после долгих месяцев недоедания, изнурительного труда, болезней люди попали в армию крайне истощенными. Но и в польских дивизиях и резервном полку условия жизни были бедственными. Подавляющее большинство людей разместили в палатках и землянках. Ввиду стихийного наплыва все новых желающих вступить в польскую армию, а также членов семей военнослужащих, 30 тыс. пайков, выделенных для армии, приходилось делить на 70—80 тыс. человек ^[47].

Начиная с 12 сентября В. Андерс неоднократно обращался к властям СССР с просьбой улучшить снабжение армии и обеспечить сносные условия жизни военнослужащим двух сформированных дивизий, а также начать формирование нескольких новых дивизий в Узбекистане. Однако наступление вермахта под Москвой осложнило и без того тяжелое положение с вооружением и продовольствием в Советском Союзе. 3 ноября ГКО вынужден был ограничить численность польской армии 30 000 человек (см. № 173).

В этой ситуации правительство В. Сикорского, а также руководители США и Великобритании впервые поставили вопрос о переводе части польской армии в Иран. В то же время союзники СССР по антигитлеровской коалиции не выполняли взятые на себя обязательства обеспечить вооружение и продовольствие для польской армии, пока та находилась на советской территории.

Польскую сторону особенно беспокоило отсутствие сведений о судьбе почти 15 тыс. офицеров и полицейских из Старобельского, Козельского и Осташковского лагерей. Этот вопрос обсуждался С. Котом с А.Я. Вышинским 6, 15 октября и 3 ноября, с И.В. Сталиным 14 ноября. Он ставился и в ходе переговоров И.В. Сталина с В. Сикорским 3 декабря (см. № 176).

За несколько часов до начала беседы советского лидера с польским премьером УПВИ передало в Москву по ВЧ справку о судьбе польских военнопленных. В ней, в частности, указывалось, что в апреле—мае 1940 г. было отправлено в распоряжение УНКВД «через 1-й спецотдел» 15 131 человек, на формирование польской армии — 25 115 чел., умерли 389 человек, арестованы оперативными органами 683 человека, потери при эвакуации Львовского лагеря — 1 834 человека (см. № 175). Берия, со своей стороны, 1 октября и 30 ноября 1941 г. информировал Сталина о настроениях польских офицеров в Армии Андерса (см. №№ 172, 174).

3 декабря 1941 г. в разговоре с И.В. Сталиным В. Сикорский поставил вопрос о неблагоприятных условиях существования польской армии в СССР, возможности ее формирования в Иране, необходимости увеличить число формирующихся дивизий, доведении численности армии до 96 тыс. человек. Польский премьер констатировал, что еще многие поляки находятся в тюрьмах и лагерях, где они растрачивают свои силы и здоровье вместо того, чтобы служить общему делу. На это советский лидер ответил, что все поляки, бывшие в заключении, освобождены по амнистии. «Может быть, некоторые из них еще до освобождения куда-либо сбежали, например в Маньчжурию», — сказал он (см. № 176). Во исполнение договоренностей Сталина с Сикорским ГКО 25 декабря принял постановление о формировании еще четырех дивизий в Узбекской ССР и доведении численности армии до 96 тыс. человек (см. № 177).

Камнем преткновения по-прежнему оставался вопрос о судьбе пропавших офицеров. Польское правительство, не получая внятного ответа на свои многочисленные запросы о них, продолжало атаковать советского посла А.Е. Богомолова нотами и меморандумами (см. № 179). Последняя попытка выяснить судьбу пропавших военнопленных была предпринята С. Котом во время его прощального визита к А.Я. Вышинскому перед отъездом в Лондон 8 июля 1942 г. Подчеркнув огромную важность данного вопроса не только для современных, но и для будущих советско-польских отношений, посол просил подойти к вопросу со всей серьезностью. Вышинский же заявил, что значительная часть военнослужащих, о которых говорил Кот, была «освобождена еще до войны и выехала в Польшу, а часть была освобождена после» ^[48]. Сталин же в беседе с В. Андерсом и Л. Окулицким 18 марта 1942 г. высказал предположение, что военнопленные могли быть захвачены немцами.

Польских офицеров искали не только официальные представители РП, но и сами офицеры из Армии Андерса. Координация этих усилий была возложена на Юзефа Чапского. Наряду со сбором сведений у бывших заключенных, он постарался встретиться с ответственными работниками НКВД, в частности с Л.Ф. Райхманом. Однако узнать что-либо определенное ему не удалось.

На 1 марта 1942 г. в польской армии в СССР числилось 60 000 человек, включая 3090 офицеров и 16 202 унтер-офицера. Берия отмечал рост антисоветских настроений в армии, даже среди рядовых (см. № 179). За настроениями в Армии Андерса следили не только представители НКВД, но и засланные в нее агенты Исполкома Коминтерна (см. № 177).

Информация о ненадежности польской армии, понимание, что армия не согласится воевать, пока не закончит формирование и вооружение всех шести дивизий, все возраставшие трудности с продовольствием в самом СССР побудили И.В. Сталина отдать распоряжение о сокращении числа выделяемых пайков с 96 до 40 тыс. Численность же армии в это время составляла 73 тыс. человек. Кроме того, при ней находились 30 тыс. гражданских лиц, которых также надо было кормить.

В марте во время встречи Сталина с Андерсом был достигнут компромисс: в текущем месяце сохранялось прежнее количество пайков, в апреле их число сокращалось до 44 тыс. Польские войска сверх 44 тыс. было решено перебросить в Иран (см. № 180). В начале апреля эвакуация части армии была завершена, и польская сторона стала настаивать на продолжении призыва в польскую армию, улучшении снабжения и т.д.

Весной 1942 г. было положено начало новому этапу кризиса в двусторонних отношениях, связанному с недовольством советской стороны разведывательной деятельностью польского посольства и его агентуры, а также антисоветской пропагандой. Были приняты меры, существенно ограничившие возможность дипломатической и консульской деятельности посольства. В массовом порядке проводилось изъятие польских паспортов у граждан не польской национальности, ограничивался патронат польского посольства в светских и религиозных вопросах. Наиболее серьезным ограничением стало фактическое блокирование к концу апреля 1942 г. набора в польскую армию.

Во время пребывания В.М. Молотова в Лондоне в мае-июне 1942 г. У. Черчилль, по согласованию с В. Сикорским, настойчиво добивался согласия на вывод всей польской армии из СССР на Ближний Восток под предлогом угрозы занятия немцами Египта. 2 июля НКИД СССР проинформировал А. Кларка Керра о согласии советского руководства на отправку поляков в Иран ^[49].

Предпринятая при британском посредничестве попытка увязать вывод польской армии с важнейшими вопросами советско-польских отношений не встретила понимания в Наркоминделе. В беседе со С. Котом А.Я. Вышинский 8 июля ограничился заявлением, что, принимая во внимание положение на Ближнем Востоке, Советское правительство не возражает против размещения там трех польских дивизий из числа находящихся ныне в СССР ^[50].

26 июля генерал В. Андерс был официально проинформирован о согласии советского руководства на вывод всех польских войск из СССР. 31 июля в Ташкенте был подписан Протокол об эвакуации польской армии и семей польских военнослужащих в Иран. Он не предусматривал сохранение на территории СССР польских мобилизационных учреждений. Попытки генерала Андерса, а после эвакуации армии — польского посольства восстановить право набора в польскую армию закончились безрезультатно. Начатая 9 августа эвакуация завершилась к концу месяца. В результате на Ближний Восток выехали 70 тыс. человек, в том числе 41 тыс. военнослужащих. Всего же в ходе двух эвакуации из СССР выехало 76 110 военнослужащих и 38 629 членов их семей (см. № 182).

Однако не все польские военнослужащие согласились выехать из СССР. Некоторые из них во главе с 3. Берлингом остались в СССР и явились костяком польской дивизии, затем корпуса и, наконец, армии. В 1943 г. на их формирование были переданы 36 510 красноармейцев, большинство из которых были поляками по национальности. В 1943 г. под Ленино корпус под командованием 3. Берлинга впервые принял участие в боях против вермахта.

После вывода армии Андерса из СССР отношение советских властей к семьям польских военнослужащих резко ухудшилось. Во многих случаях поляков лишали работы и жилья. Польское посольство неоднократно ходатайствовало о выезде в Иран или Великобританию этой категории польских граждан, однако чаще всего безрезультатно. Начались аресты служащих посольства и его представительств, санкционированные решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 14 октября 1942 г. (см. № 183).

15 января Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение, в соответствии с которым все лица, проживавшие к 1 ноября 1939 г. на территориях, вошедших в состав СССР, вновь стали рассматриваться как граждане СССР (см. № 185).

Посол РП в СССР Т. Ромер, будучи принят И.В. Сталиным 26 февраля 1943 г., тщетно пытался добиться пересмотра этого решения. Он поставил вопрос о выезде из СССР семей польских военнослужащих, сирот и др., предложил начать переговоры об отказе от ведения пропаганды друг против друга, о гражданстве и вытекающих из этого вопросах. Однако глава советского правительства уклонился от обсуждения его предложений ^[51].

Все яснее вырисовывался перелом в войне, а вместе с ним нарастало и убеждение, что Красная Армия вскоре первой вступит в Центральную Европу. Началась подготовка к формированию под руководством Москвы альтернативных институтов власти в Польше на основе находившейся в СССР группы польских коммунистов. Одновременно оказывалось давление на Соединенные Штаты и Великобританию, дабы добиться от них признания ведущей роли СССР в центрально-европейском регионе.

События, последовавшие после объявления немцами 13 апреля 1943 г. о массовых захоронениях польских офицеров вблизи Смоленска, привели к новому этапу в катынском преступлении — переходу от его сокрытия к его фальсификации на государственном уровне, к возложению ответственности за его совершение на германскую сторону.

___________________
^[1] Katyn. Dokumenty zbrodni. Tom 3. Losy ocalałych lipiec 1940 — kwiecień 1943. Opracowali W. Materski, В. Woszcyński, E. Rosowska, N.S. Lebiediewa, N.A. Pietrosowa. W-wa, 2001.
^[2] По решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 февраля 1941 г. Наркомат внутренних дел СССР, так же как и республиканские НКВД, был разделен на два — НКВД и НКГБ (на базе ГУГБ). С этого времени 5-й отдел ГУГБ стал 1-м управлением НКГБ.
^[3] РГВА. Ф.1/П. Оп. 4с. Д.13. Л. 198, 202.
^[4] Там же. Лл. 196-415.
^[5] Lebiediewa N. Jeńcy polscy w obozach NKWD. Przypadek Józefa Czapskiego // Zeszyty Literackie. Rok XIII. Wiosna 1995. № 50, s. 122-123.
^[6] Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Том 1. Накануне. Книга первая (ноябрь 1938 г. — декабрь 1940 г.) М., 1995, с. 278—279.
^[7] Там же. С.253-258.
^[8] РГВА. Ф.1/п. Он. Зс. Д. 1. Л. 599.
^[9] Zbrodnia katyńska w świetle dokumentów. London, 1962, s. 82.
^[10] Zbrodnia katyńska. Dokumenty i publicystyka. Oprać: J. Czmut. W-wa, 1990. S. 214—215.
^[11] См. в этой связи: A. Głowacki. Przejecie przez NKWD polskich internowanych na Łotwie // Dzieje Najnowsze. 1992. № 4.
^[12] См. Moszyński A. Lista Katyńska: jeńcy obozów Kozielsk — Ostasków — Starobielsk zaginieni w Rosji sowieckiej. W-wa, 1989.
^[13] См. подробнее: Katyn. Dokumenty zbrodny. Tom 1. Jeńcy nie wypowiedzianej wojny. Sierpień 1939 - marzec 1940. W-wa, 1995, s. 39, 228-232.
^[14] См. подробнее Лебедева Н.С. Катынь: преступление против человечества. М., 1994. С. 258-260.
^[15] РГВА. Ф.1/П. Оп. 6е. Д.З. Л.60-61, 108.
^[16] Там же. Оп. 4в. Д.8. Л.2; Оп. За. Д. 1. Лл. 218-223; Оп. 5а. Д. 2. Л. 65.
^[17] Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Том 1. Книга вторая (1 января - 21 июня 1941 г.) М., 1995. С. 97-98.
^[18] См. фототипическое изображение данного постановления на ст. 676—677 данного издания. АПРФ. Ф. 93. Коллекция решений. Гурьянов А.Э. Масштабы депортации населения в глубь СССР в мае—июне 1941 г. // Репрессии против поляков и польских граждан. Исторические сборники «Мемориала». Вып. 1. М., 1997. С. 143—144.
^[19] Органы государственной безопасности... Том 1. Книга вторая. С.147—148.
^[20] Там же. С. 154-155.
^[21] Гурьянов А.Э. Указ. соч. С.156-158.
^[22] Там же. С. 247-248.
^[23] См. подробнее: Лебедева Н.С. Материалы о судьбе военнослужащих РККА, плененных в период «зимней войны» 1939—1940 гг. //Мир источниковедения. Москва—Пенза, 1994. С. 185-191.
^[24] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1022. Л. 2.
^[25] РГВА. Ф.1/п. Оп. 4в. Д. 6. Лл. 212-226.
^[26] Там же. Д.12. Лл 283-287; Он. 6е. Д. 5. Л. 107-114, 230.
^[27] Там же. Оп. 6е. Д.6. Л. 10-11.
^[28] Там же. Д. 5. Лл. 181-189.
^[29] РГВА. Ф. 40. Оп. 1. Д. 44. Лл. 70-75, 163-164.
^[30] РГВА. Ф.1/п. Оп. 4в. Д. 8. Л. 36, 22-40; Д.17. Лл. 74-81.
^[31] Там же. Д. 17. Лл. 74-75, 115, 190, 232, 378-379.
^[32] Там же. Д. 8. Л. 36.
^[33] РГВА. Ф. 40. Оп. 1. Д.189. Лл. 38, 47, 55, 69.
^[34] В Сообщении Специальной комиссии под председательством H.H. Бурденко утверждалось, что в районе Смоленска действовало три лагеря военнопленных особого назначения. Именно туда якобы были отправлены поляки из Козельского лагеря. Эта версия была более подробно изложена в «Справке», подписанной В.Н. Меркуловым и С.Н. Кругловым в начале января 1944 г. и опубликованной в № 11 «Военно-исторического журнала» за 1990 г. Ее подготовили с тем, чтобы подсунуть Специальной комиссии во главе с H.H. Бурденко и тем самым навязать ей фальсифицированную версию расстрела польских офицеров. См. III часть данного тома.
^[35] РГВА. Ф.40. Он. 1. Д. 189. Лл. 8, 9, 70, 71, 109.
^[36] ГАРФ. Ф. 9479с. Оп.1. Д. 61. Л. 120. Количество военнопленных и спецпереселенцев в справке в целом соответствует сведениям, приводимым и в других документах. Данные же о находящихся в заключении были явно занижены. 14 октября 1941 г. Вышинский сообщил польскому послу С. Коту об освобождении 71481 осужденного и находящегося под следствием поляка.
^[37] Kot S. Listy z Rosji do gen. Sikorskiego. Londyn, 1955, s. 27.
^[38] ГАРФ. Ф. 9479с. Оп.1. Д. 61. Л. 83. 22 августа временный поверенный в делах РП в СССР Ю.И. Ретингер обратился к В.М. Молотову с просьбой сообщить фамилии авторитетных польских граждан, проживающих в местах наибольшего скопления поляков, с тем, чтобы посольство могло выбрать из них своих доверенных лиц. НКВД поспешило воспользоваться этой ситуацией, о чем свидетельствует приведенное выше распоряжение Меркулова—Жукова.
^[39] См.: Anders W. Bez ostatniego rozdziału. Londyn, 1949.
^[40] АВП РФ. Ф. 122. Оп. 24. П. 186. Д. 1. Л. 338.
^[41] РГВА. Ф. 1/п. Оп. 5а. Д. 1. Л. 338.
^[42] ГАРФ. Ф. 9479с. Оп. 1. Д. 61. Л. 84.
^[43] Там же. Л. 146.
^[44] Там же. Лл. 138-139.
^[45] Там же. Д. 2. Л. 493.
^[46] Там же. Д. 1. Л. 130-137.
^[47] См. подробнее: Czapski J. Na nieludzkiej ziemi. W-wa, 1990.
^[48] Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 7. С. 315.
^[49] /E.Raczyński/ W sojuszniczym Londynie. Dziennik ambasadora Edwarda Raczyńskiego 1939— 1945. W-wa, 1989, s. 141
^[50] АВП РФ. Ф. 122. Оп. 26. П. 193. Д. 2. Л. 72
^[51] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 354. Л. 12-35.