Катынь.
Свидетельства, воспоминания, публицистика.
_________________________________

Зигмунт Шишко-Богуш

 ВОЕННЫЕ ЗАПИСКИ

ТЕНЬ КАТЫНИ

16 августа, суббота, 1941

Сегодня утром состоялась первая беседа с представителями хо­зяев. Председательствовал 2-й заместитель Шапошникова — генерал-лейтенант Панфилов. Кроме него присутствовали: ге­нерал Г.С.Жуков, подполковник Генштаба Евстигнеев и майор Колесов. С нашей стороны были генерал Андерс и я.

Панфилов дал нам поименный список, содержащий око­ло 1200 фамилий офицеров, полицейских и гражданских чи­новников, находящихся в Грязовецком лагере под Вологдой, а также количественную сводку примерно на 40 тысяч рядо­вых, находящихся в Южском, Суздальском и Старобельском лагерях — по 10 тысяч в каждом. Андерс немедленно поднял вопрос: «А где остальные?»

На этот вопрос, который мы задавали советским делегатам на каждом из последующих заседаний, вразумительного отве­та получено не было. К этому я еще вернусь.

Генерала Жукова и подполковника Евстигнеева мы уже знали, а с генералом Панфиловым и майором Колесовым (по­следний был секретарем — вел записи заседаний и составлял протоколы) познакомились только на этом, первом, заседа­нии. Характерной чертой всех четырех делегатов была изыс­канная вежливость по отношению к нам. А вот знакомство с проблемой выказывал только Жуков: по сути, он один и пред­ставлял по-настоящему интересы советской стороны. Перего­воры начались с установления порядка их проведения. Тут возникла некоторая проволочка: делегаты эти не были упол­номочены принимать имеющие силу решения даже по незна­чительным вопросам. Вносимые нами в ходе заседания пред­ложения — после того как мы проверяли, правильно ли они занесены в протокол, — отправлялись к Сталину и приобретали законную силу только после его одобрения. Эта «законная сила», как мы очень скоро убедились, была весьма условной, и исполнение решения чаще всего зависело от доброй воли совершенно нам незнакомого советского сановника, властву­юшего где-то в дальних углах Сибири.

Установив регламент, мы приступили к основным вопро­сам. Панфилов, вручая Андерсу поименный список находя­щихся в Грязовце офицеров и количественные сводки по ос­тальным трем лагерям, заявил, что, по его мнению, следует пока создать штаб армии, одну пехотную дивизию с соответ­ствующим вооружением и службами, а также резервный полк, поскольку на большее людей не хватит. На это генерал Андерс сказал:

— Из речи Молотова на заседании Верховного Совета в ноябре 1939 года мы узнали, что Красная Армия взяла в плен 12 наших генералов, более 8 тысяч офицеров и свыше 300 ты­сяч рядовых солдат. Впоследствии это подтвердила ваша пресса. Где эти люди?

— Я о них ничего не знаю! — ответил Панфилов и вопро­сительно посмотрел на Жукова. Последний, видимо, был го­тов к такому вопросу, поскольку, не растерявшись, заявил, что большинство пленных были отправлены на работы, но по причине понятной, вызванной войной неразберихи сооб­щить, где они, он в настоящий момент не может.

— На работы отправлены рядовые, а что с офицерами? Почему во врученном нам списке только около тысячи фами­лий? Я не нахожу в нем целого ряда своих бывших подчинен­ных и коллег, которые, как мне точно известно, были у вас в плену, — продолжал расспрашивать генерал Андерс.

На это Жуков сказал, что, вероятно, они были в лагерях, теперь захваченных немцами, и находятся в процессе перево­да на восток, однако со временем это выяснится, и все офи­церы несомненно найдутся.

Так начался поиск недостающих тысяч наших офицеров. В начальный период переговоров с представителями совет­ской власти нам и в голову не пришло, что они варварским и безжалостным способом уничтожены.

На этом первом совещании генерал Андерс не согласился с предложением генерала Панфилова, и после долгого обсуж­дения было решено, что мы сейчас будем формировать пол­ноценный штаб армии с соответствующим вооружением и службами, две пехотные дивизии легкого типа (состав будет соответствовать принятому в Красной Армии), а также ре­зервный полк в количестве примерно 5 тысяч человек. Еще мы установили, что в армию будут брать не только подлежа­щих призыву лиц, но и добровольцев.

Генерал Андерс настоял, чтобы призывные комиссии — как и эта наша комиссия — состояли из представителей со­ветской и польской стороны. Это было необходимо не толь­ко в силу технических причин, но и по соображениям безо­пасности. Хотя о договоре между польским и советским правительствами сообщалось по радио и в печати, на практи­ке очень многие военные и чиновники на местах ничего об этом не знали. Не только в провинции, но и на улицах Моск­вы польских офицеров неоднократно задерживали, требуя предъявить документы, и арестовывали, так как в то время у них еще не было ни удостоверений личности, ни пропусков. Командиры сформированных нами частей самостоятельно принимали в свои ряды всех, кто непосредственно к ним об­ращался, однако в других местах, особенно в северных райо­нах страны и в Сибири, присутствие советских делегатов и врачей было необходимо.

Должность главы Польской военной миссии в СССР поз­волила мне сделать много любопытных наблюдений, касаю­щихся не только советских людей и их образа жизни, но и наших сограждан, которых я увидел в изменившихся, ненор­мальных условиях. И конечно, очень внимательно и с боль­шим интересом я наблюдал за своим другом и непосредст­венным начальником генералом Владиславом Андерсом. Раньше я знал его довольно поверхностно: до войны мы встречались нечасто и встречи эти бывали недолгими. Теперь же я оказался его ближайшим сотрудником, притом в усло­виях, когда человеческие характеры проявляются особенно ярко и отчетливо. Я и раньше знал, что Андерс — умный, опытный человек с твердым характером и сильной волей, но некоторые, прежде неизвестные мне особенности меня про­сто поразили.

Больше всего мне нравилось — и я это полностью одоб­рял — его блестящее умение правильно себя поставить по от­ношению к нашим хозяевам. Никто бы не сказал, что это че­ловек, который 22 месяца просидел в советской тюрьме, которого пытали и морили голодом. Казалось, все эти месяцы вычеркнуты из его памяти. За все время нашего пребыва­ния в СССР он ни разу не напомнил хозяевам о том, что ему недавно пришлось пережить, не предъявлял никаких претен­зий, но во всем его поведении, в манере смотреть и говорить, в подходе к конкретным проблемам присутствовал неулови­мый оттенок пренебрежительности — обижаться на это было нельзя, но в наших хозяевах пробуждался комплекс неполно­ценности. Как во время первых наших с ними переговоров, так и на всем протяжении последующего сотрудничества я ни разу не слышал, чтобы генерал Андерс о чем-нибудь «про­сил». Любое свое предложение он представлял как саму собой разумеющуюся аксиому, которую просто нельзя не принять во внимание. Беседуя с советскими сановниками — да хоть бы с самим Сталиным, — он всегда держался и говорил как, по меньшей мере, равный с равными (если не лучший). Ан­дерс не был романтиком, он был рационалистом в полном смысле этого слова, но интуитивно ощущал ту границу, даль­ше которой рационализм распространяться не должен. Это было одним из главных свойств его личности, благодаря ко­торому с генералом Андерсом считались и его уважали как в Советском Союзе, так и в лагере западных союзников.

Все, о чем мы договорились на первой встрече, было очень быстро утверждено Сталиным, так что уже через три дня мы смогли продолжить переговоры.

22 августа, пятница, 1941

Во время сегодняшнего, второго по счету заседания мы полу­чили согласие Сталина на формирование двух пехотных ди­визий легкого типа и резервного полка. Было установлено, что штаб нашей армии будет базироваться в городе Бузулук, 5-я пехотная дивизия — в Татищеве близ Саратова на Волге, 6-я пехотная дивизия — в Тоцке, резервный полк — в Колту-банке. Командующими генерал Андерс намерен назначить генерала Мечислава Борута-Спеховича (5-я дивизия), генера­ла Михала Токажевского-Карашевича (6-я дивизия) и пол­ковника Коца (резервный полк).

Генерал Андерс уже начал создавать штаб армии, чтобы иметь хотя бы несколько помощников. На должность началь­ника штаба он взял полковника Окулицкого. Уже работает полковник Казимеж Вишневский и еще несколько человек.

Андерс хочет как можно скорее отправить призывные комис­сии в лагеря, где находятся наши солдаты, а сам хотел бы вме­сте со мной на днях полететь к нашим офицерам в Грязовец, но пока мы еще не получили согласия хозяев.

Генерал Андерс очень энергично взялся за организацию армии. В солдатские лагеря уже через несколько дней отпра­вились: полковники Никодем Сулик и Казимеж Вишневский и подполковник Станислав Пстроконский. В лагерях их по­началу приняли с большим недоверием, поскольку нашим было уже хорошо известно вероломство советских властей и они опасались подвоха. Однако в каждом лагере нашлось че­ловек 10—15 рядовых, которые знали прибывших офицеров, так что дело немедленно стронулось с места и препятствий больше не возникало. О моральных качествах этой огромной солдатской массы лучше всего свидетельствует следующий факт: в каждом из лагерей скрывалось от полутора десятков до полусотни офицеров, а в одном даже ксендз-капеллан, и их никто не выдал.

29 августа, пятница

На предыдущем заседании комиссии 26 августа и на сего­дняшнем мы договорились относительно поставок оружия, боевого снаряжения, средств связи и транспорта, а также о ссуде в размере 55 миллионов рублей, которую советское пра­вительство должно будет выдать нам на расходы, связанные с организацией и содержанием нашей армии. Сегодня попо­лудни мы с генералом Андерсом летим в Грязовец. Ядро шта­ба армии во главе с Окулицким уже на пути в Бузулук. Бору­та и Токажевский в сопровождении нескольких офицеров должны на днях отправиться каждый на место своего назна­чения. С ними едут советские офицеры связи.

Формирование армии пошло полным ходом, окрыленные надеждой на будущее люди, несмотря на необычайно труд­ные условия, рвались к работе.

В Грязовце 29 августа, пятница

Сегодня в 4 часа дня мы с генералом Андерсом вылетели в Грязовец. Полет был захватывающий и напомнил мне путе­шествие из Архангельска в Москву несколько недель назад. В минуту, когда московские башни и дымы скрылись в си­ней дали летчик сбавил высоту и повел самолет на бреющем полете над самой землей, так как линия фронта за этот месяц значительно приблизилась.

Во время полета мы почти не разговаривали. Генерал Ан­дерс задумчиво смотрел из окна на золотое жнивье, темные кудрявые пятна лесов и распластанные на земле деревни, убе­гавшие назад с головокружительной быстротой. Я знал, что его мысли, как и мои, опережают самолет и мчатся туда, где нас с лихорадочным нетерпением ждут более тысячи наших товарищей по оружию. А также знал, что для них каждая ми­нута ожидания тянется бесконечно долго.

Мы миновали Ярославль и реку Волгу. Селения и поля встречались все реже, зато лесные массивы сближались, сли­ваясь в густую угрюмую тайгу. Вскоре мы заметили железно­дорожное полотно и дальше летели вдоль него. Время от вре­мени мы видели большие лесопилки; работа там кипела. Вдоль путей выстроились длинные штабеля бревен, подго­товленных к погрузке. Везде было полно работающих людей. Многочисленные лагеря, обнесенные колючей проволокой и охраняемые часовыми, стоящими с ручными пулеметами на характерных вышках, позволяли догадаться, что эту тяжелую работу на так называемых лесозаготовках выполняют заклю­ченные.

Спустя три часа мы приземлились в Вологде. Продолжать путешествие нам предстояло наземным транспортом. На аэродроме нас встречала целая толпа представителей город­ских властей, армии и НКВД. И здесь все соревнуются в лю­безности и гостеприимстве. Тут нам предстоит заночевать, так как до лагеря пленных еще несколько часов езды, а уже стемнело. Нас везут ужинать к градоначальнику; ужин, как у них принято в подобных случаях, необычайно роскошный. Я сидел между первым секретарем обкома коммунистической партии и начальником областного НКВД. После нескольких стаканчиков водки атмосфера потеплела. Я заметил, что за столом нет молодых людей — всем присутствующим было около 50-ти, то есть они должны были помнить царские вре­мена, а кроме того, знали, что «доноса» мы на них не напи­шем, и потому размякли и начали разговаривать с нами поч­ти по-человечески. Судя по выговору моего соседа слева, я понял, что он из Пскова, где я закончил среднюю школу, и тут же, перейдя на это специфическое наречие, стал расспра­шивать его про Псков. У нас завязался оживленный дружес­кий разговор; дружба была скреплена водочкой.

Сидевший по другую сторону сосед употребил в разгово­ре типично сибирское слово барахло. Сибирский диалект я знал хорошо, так как мои родители несколько лет жили в Иркутске и я на все праздники и каникулы туда к ним ездил. Коренных жителей Сибири — в основном потомков селив­шихся там после отбытия срока преступников — называли чалдонами. Я не знаю этимологии этого слова, но часто слы­хал различные его производные. Так вот, воспользовавшись первым же удобным случаем, я сказал, обращаясь к энкавэ­дэшнику:

— Ну что, чалдонище, может, выпьем по стаканчику за дружбу, как союзники?

Энкавэдэшник изумленно на меня уставился и спросил, откуда я знаю такое слово и знакома ли мне Сибирь. Я отве­тил, что мои родители прожили там шесть лет и что я хорошо знаю Красноярск, откуда он оказался родом. В результате у меня и с этим человеком установились дружеские отноше­ния, что впоследствии нам очень пригодилось.

Генерал Андерс еще не совсем оправился после своих тю­ремных мытарств и мог выпить только одну, от силы две рю­мочки, так что мне с моим лошадиным здоровьем и крепкой головой пришлось заменить его на этом поприще: с русски­ми и раньше, и в нынешние, советские времена без водки договориться было трудно. Я втянул в разговор и советского генерала, командующего Вологодским военным округом, ко­торый после ужина, прощаясь, протянул генералу Андерсу руку и сказал:

— Вот вам рука и слово чести советского человека: всех, кого только смогу, из ваших граждан, которые находятся здесь, в Вологодской области, я отправлю к вам как можно быстрее.

Я не был слишком высокого мнения о «слове чести совет­ского человека», но, должен признать, в данном случае слово было исполнено: в самом большом количестве и раньше дру­гих к нам прибыли солдаты и их семьи именно из этой обла­сти.

Приведу еще один любопытный случай, связанный с на­шим пребыванием в Вологде. Мы с Андерсом не ночевали вместе: его увел к себе секретарь обкома, а мне постелили в кабинете начальника НКВД. Увидев на столике против дива­на большой радиоприемник, я спросил хозяина, не разрешит ли он послушать последние известия. Он не возражал и пока­зал мне, как пользоваться приемником. Когда он ушел, я убе­дился, что слушать последние известия могу, но исключи­тельно с территории Советского Союза. При любой моей попытке поймать какую-нибудь западную станцию в прием­нике раздавался треск и вой, полностью заглушавшие переда­чу. Только голоса советских радиостанций были чистыми и ясными.

На следующий день — это была суббота, 30 августа — ут­ром мы из Вологды на дрезине отправились на маленькую же­лезнодорожную станцию Грязовец. Там мы пересели в раз­болтанный старый «форд», известный в Советском Союзе под названием газик.

Проезжаем через грязный, запущенный городок, где наш приезд вызывает настоящую сенсацию. Взгляд на минуту за­держивается на древнем монастыре, окруженном мощными стенами с зубчатыми башнями по углам. Окна монастырских строений забраны решетками или забиты досками, вокруг ко­лючая проволока и на стенах десятка полтора энкавэдэшни­ков. Сразу видно, что НКВД должным образом оценил исто­рическую значимость монастыря и надежность его стен — тюрьма в нем устроена не случайно.

Наконец мы добираемся до лагеря пленных. Тройной ряд высоких ограждений из колючей проволоки, характерные вы­шки — на каждой энкавэдэшник с ручным пулеметом, не­сколько приличных строений для часовых снаружи огражде­ния и низкие бараки внутри. Уже издалека мы замечаем на лагерном плацу возбужденную, радостно жестикулирующую толпу пленных.

По узкому проходу между рядами колючей проволоки проходим в комендатуру лагеря, обговариваем детали нашего здесь пребывания, сроки, когда уберут охрану и откроют во­рота, а также просим обеспечить отъезд довольно большой группы польских офицеров уже сегодня. Перед комендатурой уже выстроилось каре. Шеренги безупречно ровные, офице­ры в чистых отглаженных мундирах, со знаками различия, а некоторые даже — с боевыми наградами.

Прозвучала команда «Смирно!», шеренги замерли. Мы с генералом Андерсом медленно обошли строй. Я видел у мно­гих из этих людей слезы волнения на глазах. Генерал остано­вился в центре каре и звучным, сильным голосом произнес: «Здравствуйте, друзья!» Ему ответили дружно, все как один Могло показаться, какая-то часть в довоенной Польше вер­нулась с учений и отвечает на приветствие своего командира. Затем генерал коротко проинформировал собравшихся о со­глашении, заключенном между нашим правительством и пра­вительством Советского Союза, и о том, что приказом гене­рала Сикорского он назначен командующим Польскими вооруженными силами, которые будут сформированы на тер­ритории России. В заключение генерал заявил, что сейчас не время оглядываться назад, на минувшие два года плена, ибо настал час возродить польскую армию и вновь подняться на борьбу с немцами. Долго не смолкали возгласы в честь Речи Посполитой, представителей верховной власти и генерала Андерса.

Затем я взял слово и коротко рассказал о боях, в которых участвовали наш военно-морской флот, авиация и сухопут­ные войска в Норвегии под Нарвиком, в Африке под Тобру­ком и Газалой, во Франции и в ходе битвы за Англию.

Радость собравшихся была велика — то, что сейчас проис­ходило, граничило с чудом.

Однако неожиданно над нами вновь нависла мрачная тень Катыни. В лагере было около пятнадцати офицеров, которые прежде сидели в Старобельске и были свидетелями того, как наших офицеров группами вывозили оттуда в никуда. Эти полтора десятка человек лишь по чистой случайности не раз­делили участь своих товарищей — из-за незначительной же­лезнодорожной катастрофы они не попали на место назначе­ния и временно оказались в маленьком лагере Павлищев Бор. Лагерное начальство не знало, что с этими людьми делать, а пока выясняло, прошло много времени, и их направили в Грязовец. О судьбе своих товарищей они ничего не знали.

По нашему требованию несколько офицеров, отобранных генералом Андерсом для службы в штабе армии, в тот же день, одновременно с нами, выехали в Москву. Остальные офицеры вскоре отправились в Бузулук, Татищево и Тоцк.

«Ожел Бялы» № 134, 135, Лондон, 1975

Админ. ermamail@mail.ru
Реклама: