| Библиотека. |
|
|
Катынь. |
| Кристина Керстен ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ПРОЗВУЧАЛО СЛОВО «КАТЫНЬ» Апрель 1943 года. Нацисты готовятся к крупному наступлению на Восточном фронте. Отношения между польским правительством и правительством СССР день ото дня становятся все напряженнее, прежде всего из-за проблемы гражданства жителей восточных областей Республики Польша, включенных в состав СССР Указами Верховного Совета от 1 и 2 ноября 1939 года. И вот 13 апреля немецкие радиостанции сообщают, что под Смоленском, в Козьих Горах, «тамошние жители указали немецким властям место тайных массовых экзекуций, осуществленных большевиками (...), где ГПУ уничтожило 10 тысяч польских офицеров (...). Офицеры сначала находились в Козельске, возле Орла, оттуда в феврале—марте 1940 года их в телячьих вагонах доставили в Смоленск, а потом на грузовиках увезли в Козьи Горы, где всех убили»{103}. Сообщение, распространенное немцами по всей оккупированной Европе, повергло поляков в состояние шока. На следующий день после немецкого коммюнике генерал ГротРовецкий{104} докладывал в Лондон: «Под Смоленском немцы обнаружили массовое захоронение нескольких тысяч наших офицеров из Козельского лагеря, убитых в марте и апреле 1940 года. В осмотре могил участвовала группа поляков из Варшавы и Кракова, специально доставленных на место. Их сообщения не позволяют усомниться в подлинности этого массового убийства. Общественное мнение взбудоражено, подробности сообщу в ближайшие дни». В следующем донесении на эту тему, переданном из Варшавы 21 апреля, командующий АК уведомлял: «10 апреля, в 9.00 в Смоленск вылетела группа, организованная немцами. Под их давлением в ее состав вошли Э. Сейфрид, генеральный директор Главного опекунского совета, Фердинанд Гётель и Эмиль Скивский, К. Ожеховский — директор городской больничной сети, доктор Гродский из Главного опекунского совета, продажный журналист Владислав Кавецкий, фоторепортер И. Дидур и рабочий Франтишек Проховяк». По прибытии на место всех проинформировали, что «весной 1942 года находившаяся в этом районе бригада рабочих-поляков обнаружила в лесу возле Гнездово могилы польских солдат». Годом позже об этом стало известно немецкой разведке, которая опросила окрестное население. Удалось установить, что «близ дома отдыха НКВД под Гнездово в марте—апреле 1940 года в лесу производились массовые расстрелы. Польских пленных доставляли на машинах. Один (из допрашиваемых. — К.К.) показал, что, работая на железной дороге, видел проездные накладные из Козельска. Эшелоны состояли из пассажирских вагонов. Пленных на машинах увозили в лес. Установлено, что в Гнездово или Катыни, в 15 километрах по шоссе Смоленск — Витебск, в небольшом лесу, именуемом Козьи Горы, под молодыми сосенками, в песчаной почве находятся три большие могилы». На следующий день группу поляков отвезли в Козьи Горы и показали вскрытые могилы. Они увидели «пласты слипшихся тел, лежащих в земле вплотную, лицом вниз. Большинство трупов в польских сапогах, офицерские мундиры неплохо сохранились. Судебно-медицинская экспертиза указывает на то, что выстрелы производились в затылок», В расположенном поблизости строении были свалены в кучу обнаруженные при трупах документы, ордена и письма. «Есть дневники, которые обрываются на марте или апреле 1940 года. Одно письмо отправлено из Варшавы 17 января 1940 года. Список установленных фамилий погибших почти полностью соответствует количеству эксгумированных трупов». Радиограмма Ровецкого завершается словами: «Подлинность находки и идентификация останков получили подтверждение более чем в полутора десятках случаев. Количество трупов с трудом поддается учету, поскольку в продемонстрированных рвах еще не докопались до дна. Думается, что цифра 10 тысяч — завышена. Польские участники поездки считают, что трупов около 6—8 тысяч. Обнаруженные могилы интенсивно раскапываются, при этом местные военные власти выразили уверенность, что эксгумацией займутся польские организации (...) Сейчас в пути вторая польская делегация, в ее составе есть наш человек»{105}. Таково сообщение генерала Ровецкого. Газеты же в Генерал-губернаторстве{106} начинают публиковать списки фамилий. В Польше научились отвергать все, что исходило от немцев. Нашлись и такие, кто посчитал все это пронацистским вымыслом, мистификацией. Трудно, однако, было игнорировать выявленные факты, не придав им значения, вернуться к повседневным делам, сказать себе, что это еще одна пропагандистская геббельсовская ложь. Ведь три года подряд люди задавались вопросом: что же произошло с польскими офицерами из Козельского, Старобельского, Осташковского лагерей? Такой вопрос задавали себе семьи, которые с марта 1940 года внезапно утратили почтовый контакт с близкими, пребывавшими в данных лагерях. На этот вопрос безуспешно пыталось найти ответ польское посольство в СССР, а также польские военные власти, появившиеся в результате польско-советского соглашения от 14 августа 1941 года. Открытие, сделанное немцами, несколько прояснило дело: разыскиваемые офицеры — во всяком случае, значительная их часть — были мертвы, их трупы покоились в общих могилах возле Катыни. Эта констатация сомнений не вызывала. Но только констатация. Через два дня после того, как немцы оповестили об обнаружении ими массовых захоронений в Козьих Горах, Совинформбюро заявило, что обвинение советских властей в расстреле польских офицеров весной 1940 года — бессовестная, подлая ложь немецко-фашистских извергов. Согласно советской версии, бывшие польские военнопленные использовались на дорожно-строительных работах к западу от Смоленска и «попали в руки немецко-фашистских палачей летом 1941 года, после отступления советских войск из Смоленской области»{107}. Добавим, что немцы заняли эту территорию в конце второй или начале третьей декады июля. Положение, в котором оказалось польское правительство, смахивало на ловушку. Это понимал Черчилль и потому при встрече с генералом Сикорским и сопровождавшим его министром иностранных дел Эдвардом Рачинским{108} 15 апреля предостерег поляков: «Есть вещи, которые, хотя и соответствуют правде, не подлежат широкой огласке без учета текущего момента. Демонстративная попытка их коснуться была бы серьезной ошибкой»{109}. Но польское правительство не могло молчать: следовало или публично подписаться под советской версией, приписав это преступление немцам, или же попытаться выяснить все обстоятельства дела, а это implicite {110}допускало предположение, что офицеры, чьи останки обнаружены, могли погибнуть от рук советских людей. В действительности первый из этих вариантов вообще не принимался во внимание — ведь с самого начала доминировало мнение, что в данном случае немецкие сведения достоверны. На совещании у генерала Сикорского в первой половине дня 15 апреля обсуждался лишь вопрос, как должна реагировать польская сторона. Приняли решение, что Министерство иностранных дел обратится в советское посольство с требованием выяснить судьбы пропавших в СССР польских военнопленных, министр же национальной обороны, ответственный за положение пленных, направит соответствующее обращение в Международный Красный Крест с просьбой произвести расследование. «На следующий день, — пишет генерал Кукель, — 16 апреля, утром в Министерстве информации в Стреттон Хауз состоялась встреча трех членов правительства, которым было поручено доработать наше обращение по Катыни. Аргументированное обращение в Красный Крест, написанное министром Котом, было уже готово. Никто не выдвинул возражений. Министр Рачинский вставил фразу, что мы не принимаем немецкую версию безоговорочно. Нам известна лживость гитлеровской пропаганды, но, поскольку названы конкретные факты, это дело нуждается в расследовании. Необходимо признать, что сама трактовка проблемы в изложении министра Кота была достаточно убедительной, дабы завершающая оговорка могла затушевать истинный характер документа как обвинительного акта. Сикорский внимательно прочел проект, поправил одно-два слова и парафировал его, распорядившись огласить заявление через посредство ПАТ»{111}. Коммюнике министра национальной обороны с обращением в Международный Красный Крест появилось 16 апреля, на следующий день — 17-го — Совет министров сделал заявление, в котором от имени польского народа отказывал немцам «в праве использовать злодеяния, которые они приписывают другим, в качестве аргументов для собственной защиты» и перечислял бесчеловечные, непрекращающиеся гитлеровские зверства, творимые над польским народом. В заявлении указывалось, что польское правительство «15 апреля сего года поручило своему представителю в Швейцарии обратиться в Международный Красный Крест в Женеве с просьбой направить делегацию, которая на месте ознакомилась бы с истинным положением дел»{112}. Правительственное заявление было оглашено 19 апреля, а 20 апреля министр иностранных дел Рачинский вручил Александру Богомолову ноту, в которой выражалась серьезная озабоченность, вызванная сообщениями германского военного командования, а так же кратко излагалась проблема пленных польских офицеров — так, как она представлялась польскому правительству в свете известной ему информации. В ноте со ссылкой на сообщение Совинформбюро от 15 апреля говорилось следующее: «Правительство Союза Советских Социалистических Республик, видимо, располагает гораздо более обширными сведениями по этому вопросу, нежели те, какие в свое время сообщались польской стороне, я вновь обращаюсь к господину послу с просьбой представить Польскому правительству конкретные и точные данные о судьбе военнопленных и гражданских лиц, некогда содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях»{113}. Четырехдневная задержка с вручением ноты, которую опередило обращение в Международный Красный Крест, для Сталина послужила аргументом против польского правительства. «Правительство г. Сикорского, — писал Сталин в идентичных посланиях Рузвельту и Черчиллю от 21 апреля, — не только не дало отпора подлой фашистской клевете на СССР, но даже не сочло нужным обратиться к Советскому правительству с какими-либо вопросами или за разъяснениями по этому поводу (...) То обстоятельство, что враждебная кампания против Советского Союза начата одновременно в немецкой и польской печати и ведется в одном и том же плане, — это обстоятельство не оставляет сомнения в том, что между врагом союзников — Гитлером и правительством г. Сикорского имеется контакт и сговор в проведении этой враждебной кампании (...) Правительство г. Сикорского в угоду тирании Гитлера наносит вероломный удар Советскому Союзу. Все эти обстоятельства вынуждают Советское правительство констатировать, что нынешнее правительство Польши, скатившись на путь сговора с гитлеровским правительством, прекратило на деле союзные отношения с СССР и стало на позицию враждебных отношений к Советскому Союзу. На основании всего этого Советское правительство пришло к выводу о необходимости прервать отношения с этим правительством» {114}. Четырьмя днями позже, 25 апреля, Молотов зачитал вызванному ночью в Кремль послу Республики Польша Тадеушу Ромеру ноту о разрыве дипломатических отношений с правительством Республики Польша, когда же Ромер отказался принять документ, ноту доставили утром ему в гостиницу. Обоснование разрыва совпало с аргументами, содержащимися в телеграммах Сталина к Рузвельту и Черчиллю: «Далекое от того, чтобы дать достойную отповедь подлой фашистской клевете на СССР, Польское правительство даже не сочло нужным обратиться к Советскому правительству с какими-либо вопросами или за разъяснениями по этому поводу». Последнее утверждение не соответствует истине, существеннее, однако, первое обвинение: отсутствие опровержения немецких коммюнике. Это свидетельствует о том, что даже если бы польская сторона решила отмолчаться, Сталин не удовлетворился бы этим и понуждал бы поляков подтвердить советскую версию Катыни как немецкого злодеяния. Однако это было невозможно. Никто не сомневался, что немцы способны на такое, но для принятия советской версии требовалось получить массу пояснений. Ведь проблема офицеров из Козельского, Старобельского, Осташковского лагерей возникла не 13 апреля 1943 года. В 1939 году в советской неволе оказалось значительное количество солдат Войска Польского: рядовых, унтер-офицеров, офицеров, а также бойцов из Корпуса пограничной службы, унтер-офицеров полиции и жандармерии. Сколько их было, знали только советские власти. Молотов в своем выступлении на сессии Верховного Совета 2 ноября 1939 года говорил о 300 тысячах пленных. В юбилейной статье армейской газеты «Красная звезда» от 13 сентября 1940 года утверждалось, что в советских лагерях для военнопленных находятся: 10 генералов, 52 полковника, 72 подполковника, 5131 кадровый офицер более низкого ранга, 4096 офицеров-резервистов, а также 181 223 унтер-офицера и рядовых. Известно местоположение трех лагерей: Козельского — к востоку от Смоленска, Старобельского — близ Харькова, Осташковского — возле Калинина. Содержавшиеся в них офицеры и другие пленные (в том числе судьи и прокуроры, задержанные советскими властями) стали переписываться со своими семьями. Обращусь к собственным воспоминаниям: всю зиму 1939—1940 годов во Львов приходили письма от моего отца из Козельского лагеря, и он тоже получал наши письма. После подписания 30 июля 1941 года польско-советского соглашения о восстановлении дипломатических отношений, за которым последовало военное соглашение, предусматривающее создание польской армии в СССР, Станислав Кот, как вновь назначенный посол в Москве, и генерал Владислав Андерс начали энергичные поиски солдат и офицеров, о судьбе которых начиная с весны 1940 года ничего не было известно. Постепенно, с установлением первых контактов с офицерами, которые пребывали в названных лагерях, а теперь явились к генералу Андерсу, стали вырисовываться пока неясные контуры общей ситуации. Подполковники Берлинг и Дудзинский подтвердили, что все три лагеря были ликвидированы весной 1940 года. Что стало с несколькими тысячами находившихся там пленных, куда отправлялись изо дня в день эшелоны, они не знали. Берлинга, который был в Старобельском лагере, вместе с группой из 73 офицеров и унтер-офицеров в апреле 1940 года перевезли в Юхновский лагерь (Павлищев Бор), где уже находились 103 человека из Козельска. Вскоре количество содержавшихся в Юхновском лагере пленных возросло до 405. В июне 1940 года их перебросили в Грязовец под Вологдой. Там также оказалось около тысячи польских офицеров, доставленных из Литвы. Из собранной информации следовало, что в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях в начале 1940 года пребывало 15 490 человек, в том числе 8700 офицеров. Офицеры в основном содержались в Козельском (4,5 тысячи) и Старобельском (3,8 тысячи) лагерях. В Осташковском лагере, где насчитывалось около 6570 человек, сосредоточили солдат из Корпуса пограничной службы, а также сотрудников государственной полиции и жандармерии. В марте, независимо от индивидуальных бесед и допросов, НКВД устроил своего рода плебисцит: военнопленные и гражданские лица должны были ответить на вопрос, как они поступят в случае их возможного освобождения? По словам генерала Берлинга, все, за исключением незначительной горстки желающих остаться в СССР, заявили либо о своем стремлении уехать в нейтральную страну, либо о желании вернуться домой, что во многих случаях означало отъезд в районы, оккупированные немцами. Следует напомнить, что в то время в силу советско-германской договоренности тем, кто находился на территориях, присоединенных к СССР, но постоянно проживал в Генерал-губернаторстве, представлялась возможность возвратиться в родные края. Ликвидация лагерей, как удалось установить на основе собранных сведений, началась 5 апреля и продолжалась до середины мая 1940 года. Где же полутора годами позже, осенью 1941 года, находились вывезенные из лагерей пленные? На этот вопрос Станислав Кот, генерал Андерс и, наконец, генерал Сикорский пытались получить достоверный ответ от советских властей. 16 августа 1941 года, через два дня после подписания военного соглашения, состоялась первая официальная встреча генерала Андерса с советскими представителями. Последующие переговоры по вопросу о формировании польской армии проводились 19, 22, 26 и 29 августа. Генерал Панфилов, представитель советского Генерального штаба, назвал тогда общее количество польских пленных в СССР: 20 тысяч рядовых в двух лагерях и 1000 офицеров в Грязовецком лагере. Что же произошло с остальными? Генерал Г.С.Жуков, уполномоченный советского правительства при польском командовании, предостерег генерала Андерса: любой запрос, касающийся польских офицеров, должен производиться исключительно по армейским каналам. Вмешательство посольства или запросы на правительственном уровне способны только осложнить дело. Посол Кот, однако, позже пояснил: «По этому поводу мы подвергались давлению со всех сторон — из Лондона, со стороны военных кругов и семей исчезнувших офицеров, — и необходимо было хотя бы мимоходом коснуться этой проблемы, выясняя судьбы отдельных пленных: врачей, профессоров, инженеров, ксендзов-капелланов и т.д.; дело дошло до прямой постановки вопроса, когда я понял, что подобные наущения (Жукова) — просто провокационный маневр»{115}. Произошло это 6 октября, во время первой беседы с Андреем Вышинским, заместителем Молотова. Говоря о затянувшемся освобождении польских граждан, Кот заявил: «Всего в Польше арестовано и вывезено в глубь СССР 9500 офицеров, тем временем в войсках у нас их только 2 тысячи. Что произошло с 7500 людьми?» На опровержения Вышинского и присутствовавшего при разговоре К.Н. Новикова Кот ответил: «Мы пытались разыскать этих людей повсюду. Мы считали, что они переданы Германии, искали их в немецких лагерях для военнопленных, в оккупированной Польше, всюду, где они могли бы находиться. Я понял бы, если б не хватило нескольких десятков, даже сотен человек, но не нескольких же тысяч». Далее в польской записи беседы читаем: «Вышинский и Новиков растеряны и сами задают вопросы: «А что же с ними случилось? Кот: Осенью 1940 года из Архангельска пароходами отправлено на север около 1400 наших офицеров. Вышинский: Наверняка это неподтвержденные данные. Откуда вы их получили? Кот: Из Архангельска. В Московской области, в Осташкове находился лагерь, в котором содержались исключительно представители жандармерии и полиции. Лагеря, правда, уже не существует, но среди десятков тысяч человек, которые объявили о желании служить в польской армии, нет ни одного пленного из этого лагеря. А лагеря, в которых до сих пор содержатся наши офицеры, над Сосьвой, на Колыме, в районе Омска?»{116} Подобная схема повторялась всякий раз, когда польская сторона затрагивала тему офицеров. В ходе следующей беседы 8 октября Вышинский заявит, что в СССР 25 314 польских военнопленных, а на возражения Кота бросит: «Я готов служить господину послу только теми данными, какими располагаю». 2 ноября он снова заявит: «Цифра 9500 польских офицеров, якобы находящихся в СССР, нигде не находит подтверждения. В сводках НКВД такое количество офицеров никогда не фигурировало, да и наркомат обороны ставит под сомнение точность этой цифры». На что Кот ответил: «Я не настаиваю на цифре 9500, но из Старобельского и Козельского лагерей вывезено свыше 4000 офицеров. До сих пор между нами и этими людьми стоит какая-то непробиваемая стена, которая нас от них отгораживает. Прошу помочь нам одолеть эту стену. Руководство НКВД или ГУЛАГа располагают соответствующими данными». В польском штабе тем временем пытались составить поименные списки офицеров, которые пребывали в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях. Этим по поручению генерала Андерса занимался Юзеф Чапский. Напрасно, однако, расспрашивали всех, являвшихся для службы в армии, не встречали ли они в какой-либо из тюрем или в лагерях кого-нибудь из Козельска, Старобельска или Осташкова. Безрезультатной оказалась также поездка Чапского в Чкалов, куда эвакуировалось руководство ГУЛАГа. «Наши советские офицеры связи, — пишет в воспоминаниях генерал Клеменс Рудницкий, — с Волковыским во главе, давали нам понять, что, вероятно, они находятся в лагерях на дальнем севере, а значит их можно ожидать лишь поздней весной будущего года, так как всякая связь с этими лагерями в зимнее время отсутствует»{117}. Скрупулезно составленные поименные списки бесследно исчезнувших офицеров должны были послужить основой для персонального вмешательства генерала Сикорского во время его предстоящего визита в СССР. Списки эти заранее передали в НКВД. На встрече Кота с Вышинским, 12 ноября 1941 года, посол сообщил, что список по Старобельскому лагерю уже представлен, остальные два — по Козельскому и Осташковскому лагерям — составляются. Советский сановник настаивал, что эти люди якобы уже освобождены, остается только выяснить, где они находятся в настоящее время. Логичный аргумент Кота, что «начальники Старобельского, Козельского, Осташковского и других лагерей располагали подробными пофамильными списками пребывающих у них польских военных, а потому достаточно просто распорядиться, дабы военнопленных, согласно этим спискам, освободили», повис в воздухе. Двумя днями позже, 14 ноября, на аудиенции у Сталина, посол снова затронул проблему исчезнувших польских офицеров, утверждая, что по-прежнему из Старобельского, Козельского, Осташковского лагерей никто не объявился. Вывезенные оттуда в апреле—мае 1940 года офицеры сгинули без следа. Кот просил «распорядиться, чтобы освободили офицеров, необходимых для формирования армии», заметив, что польская сторона располагает протоколами, удостоверяющими, когда их вывезли из лагерей. Сталин поинтересовался: «Есть ли точные списки?» Кот: «Все фамилии зафиксированы у российских начальников лагерей, которые ежедневно выкликали пленных на поверку. Помимо того, НКВД каждого допрашивал в индивидуальном порядке. Не вернулся ни один офицер из штаба армии генерала Андерса, которой он командовал в Польше». Во время беседы с генералом Сикорским 3 декабря 1941 года в ходе его московского визита Сталин заявил, что разыскиваемых офицеров в Советском Союзе нет, так как они бежали в Маньчжурию. Вот фрагмент беседы в Кремле: «Сикорский: В нашу задачу не входит представлять советскому правительству подробные списки наших людей, но полным перечнем располагают начальники лагерей. У меня при себе список около 4000 офицеров, которых вывезли силой и которые еще и сейчас находятся в тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях, но даже этот список неполон — в нем только те фамилии, которые удалось восстановить по памяти. Я поручил проверить, нет ли их в Польше, с которой у нас налажена постоянная связь. Оказалось, что там никого из них нет, как нет их и в лагерях наших военнопленных в Германии. Эти люди здесь. Ни один из них не вернулся. Сталин: Это невозможно. Они убежали. Андерс: Куда они могли убежать? Сталин: Ну, в Маньчжурию. Андерс: Не может того быть, чтобы все смогли убежать, тем более что с момента их отправки из лагерей для военнопленных в исправительно-трудовые лагеря и тюрьмы полностью прекратилась их переписка с семьями. Мне абсолютно точно известно от поляков, которые уже вернулись, даже с Колымы, что там много наших офицеров, известны их фамилии (...) Сталин: Наверняка их освободили, просто они еще не прибыли. Сикорский: Россия велика, трудности тоже немалые. Видимо, военные власти не исполнили приказов (...) Если бы кто-то оказался за пределами России, то непременно явился бы ко мне»{118}. Вопрос опять остался непроясненным. Польский посол перестал даже затрагивать эту проблему в беседах с Вышинским, а нота, которую 28 января 1942 года министр иностранных дел вручил послу Богомолову относительно все еще не освобожденных тысячах польских граждан, и в первую очередь взятых в плен офицеров, никаких последствий не имела. В той ноте министр Рачинский заявил, что до сего дня не освобождены военнопленные из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей: 12 генералов, 92 полковника, 263 капитана, 7800 младших офицеров. Далее речь шла о польских пленных, которые по отрывочным данным пребывали в тяжелейших условиях на Земле Франца Иосифа, в Якутии и на берегах Колымы. В ответе советской стороны, врученном 13 марта 1942 года, содержались уже известные заверения: польские офицеры и солдаты освобождены в силу Указа об амнистии от 12 августа 1941 года. Сведения о том, будто бы они пребывали в поименованных в польской ноте местах, безосновательны. Ничего нового не внес и короткий обмен фразами между Сталиным и Андерсом во время их последней беседы перед уходом польской армии из СССР. Андерс в очередной раз повторил: «До сих пор не явились офицеры, вывезенные из Козельска, Старобельска, Осташкова. Они наверняка должны быть у вас. Мы собрали о них дополнительные данные. Куда они могли деться? Обнаружены следы их пребывания на Колыме». Сталин тоже в очередной раз заверил: «Я отдал уже все необходимые распоряжения об их освобождении. Говорят даже, будто они на Земле Франца Иосифа, а ведь там никого нет. Не знаю, где они. Зачем мне их удерживать? Возможно, они, находясь в лагерях на территории, которую заняли немцы, разбежались». На что присутствовавший при разговоре генерал Л. Окулицкий заявил, что в таком случае об этих людях было бы что-то известно. К проблеме польских офицеров, чьи следы затерялись, возвращался еще в своих беседах с советскими чиновниками посол Кот, хотя с каждым днем все труднее было рассчитывать получить ответ на неоднократно повторявшиеся запросы. После эвакуации польской армии на Ближний Восток генерал Андерс пытался заинтересовать этой проблемой своего британского союзника. В меморандуме от 22 августа 1942 года, адресованном Черчиллю, он уделил этому немало внимания: «В СССР по-прежнему находится около 8300 офицеров из бывших лагерей в Козельске и Старобельске. Доказательства, подтверждающие эту цифру, были тщательно собраны официальным путем. Последние свидетельства о пребывании этих офицеров в обоих лагерях датируются весной 1940 года, когда их небольшими партиями вывезли в неизвестном направлении. Ни об одном человеке из этого числа нет никаких сведений, хотя советское правительство обещало освободить всех. Ныне правительство СССР отказалось от всех своих обязательств по дальнейшему розыску польских офицеров, заверяя, что в Советском Союзе их нет. Мы, однако, располагаем данными, что они были вывезены на острова Ледовитого океана, такие, как Новая Земля и Земля Франца Иосифа, а также в северные районы Сибири. Мы лишены всякой возможности их разыскать и освободить. Эти офицеры — лучший кадровый состав польской армии. Подобная судьба постигла и военнопленных из Осташковского лагеря, где находилось около 7 тысяч человек, главным образом офицеры и рядовые полиции и жандармерии»{119}. В течение последующих нескольких месяцев названия: Козельск, Старобельск, Осташков — еще дважды появляются в польских нотах, адресованных советскому правительству, но ничего нового по этому вопросу ни одной из сторон сказано не будет. Итог почти двухлетних усилий по розыску офицеров из Козельска, Старобельска, Осташкова подведет министр иностранных дел Рачинский в ноте, врученной Богомолову 20 апреля 1943 года. В ней от имени польского правительства говорится: «Когда после подписания польско-советского военного соглашения от 14 августа 1941 года Польское правительство приступило к формированию Польской армии на территории Союза Советских Социалистических Республик, Грязовецкий лагерь, куда прибыли в это время военнопленные и гражданские лица из других лагерей, был ликвидирован, а из числа упомянутых выше 400 человек более 200 офицеров в конце августа 1941 года вступило в Польскую армию, однако не обнаружились и даже не подали никаких признаков жизни все вывезенные в неизвестном направлении офицеры из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей. В результате выявилось отсутствие свыше 8000 офицеров, которые могли стать основой высшего и младшего командного состава формирующейся армии (...) Начиная с октября 1941 года посол Кот и командующий Польской армией в Союзе Советских Социалистических Республик генерал Андерс постоянно письменно и устно запрашивали о судьбе пропавших офицеров. Посол Кот ставил эту проблему перед Председателем Совета Народных Комиссаров господином И.Сталиным, Народным комиссаром иностранных дел господином Молотовым и заместителем Народного комиссара иностранных дел господином Вышинским, настаивая на представлении списка военнопленных, содержавшихся в трех упомянутых лагерях, а также объяснений относительно их участи. Генерал Сикорский в декабре 1941 года в беседе с господином Сталиным также коснулся этого вопроса и при этом вручил список польских офицеров, охватывающий 3845 фамилий. Генерал Андерс 18 марта 1942 года представил Председателю Совета Народных Комиссаров дополнительный список из 800 офицеров. 28 января 1942 года я имел честь передать Вам, Господин Посол, ноту, в которой выразил озабоченность Польского правительства по поводу того, что многие тысячи польских офицеров так и не обнаружены. Наконец, посол Кот 19 мая 1942 года направил в Народный комиссариат иностранных дел меморандум, в котором, возвращаясь вновь к вопросу о пропавших польских офицерах, выразил сожаление в связи с отказом представить список пленных и обеспокоенность их судьбой. Я вынужден, — продолжал Рачинский, — с огорчением обратить внимание Господина посла на то, что Польское правительство, несмотря на многократные требования, так и не получило ни списка военнопленных, ни конкретных разъяснений, где находятся пропавшие офицеры, а также другие пленные, вывезенные из трех вышеупомянутых лагерей. Официальные устные и письменные заявления представителей Союза Советских Социалистических Республик ограничивались только весьма неопределенными заверениями в том, что амнистия, согласно Указу Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 12 августа 1941 года, носит всеобщий характер и распространяется равно как на военнослужащих, так и на гражданских лиц и что Правительство Союза Советских Социалистических Республик освободило из лагерей всех польских офицеров»{120}. Известие же о том, что польские офицеры из лагерей для военнопленных в 1941 году были заняты на дорожно-строительных работах в районе к западу от Смоленска, впервые прозвучало в переданном по радио 15 апреля 1943 года сообщении Советского Информбюро, после того, как немцы объявили, что в катынском лесу обнаружены массовые могилы, в которых найдены останки тщетно разыскиваемых на протяжении многих месяцев людей. «ResPublica», № 9, сентябрь 1988 _________________________________________ {103} «Катынское преступление в свете документов». Лондон. 1949, с. 85. См. примеч. 21. {104} Стефан Ровецкий, псевдоним «Грот» (1895—1944) — участник движения Сопротивления в оккупированной Польше, боевой генерал, с 1940 г. командующий подпольной военизированной организацией «Союз вооруженной борьбы», преобразованной в 1942 г. в Армию Крайову. В июне 1943 г. Ровецкий был схвачен гестапо, заключен в фашистский концлагерь Заксенхау-зен, где и погиб. {105} Армия Крайова в документах 1939—1945, т. II. Лондон. 1973, с. 491—492, 501—503 (Armia Krajowa w dokumentach 1939— 1945). {106} Административно-политическое образование, в которое немецкие оккупанты включили ряд регионов Польши, не присоединенных ими непосредственно к рейху. {107} «Известия» от 16.04.1943. {108} Эдвард Рачинский (1881—1993) — польский дипломат, в 1934—1945 гг. был послом Польской республики в Англии, в 1941—1943 гг. министр иностранных дел Польши. {109} М. Кукель. Генерал Сикорский. Лондон, 1981, с. 224 (М. Kukiel. General Sikorski). {110} В скрытом виде (лат.). {111} Польское Телеграфное Агентство (1918—1945), позже ПАП (Польское Агентство Печати). {112} Армия Крайова в документах 1939—1945, т.И, с. 493—498. {113} Там же. {114} Переписка Председателя Совета Министров СССР с Президентами США и Премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941—1945 годов. М., Гос-политиздат, 1957, т. II, с. 59—60. {115} С. Кот. Беседы с Кремлем. Лондон, 1959, с. 9 (S. Kot. Rozmowy z Kremlem). {116} Там же, с. 79. {117} К. Рудницкий. По польскому пути. Лондон, 1983, с. 160 (К. Rudnicki. Na polskim szlaku). {118} В. Андерс. Без последней главы. Воспоминания 1939—1946 годов. Лондон, 1983, с. 89. (W. Anders. Bez ostatniego rozdzialu. Wspomnienia z lat 1939—1946). {109} Там же, с. 119. {120} Документы о польско-советских отношениях, т. I, 1939— 1943. Лондон, 1961, с. 423 (Documents on Polish-Soviet Relations, vol. I, 1939-1943).
|
Админ. ermamail@mail.ru |